– Мессир, будьте любезны соблюдать…
Гримберт издал даже не возглас – рык. Такой, что Теодорик опасливо отодвинулся вместе со стулом поближе к вооруженным стражникам сенешаля.
– Чертовы трусливые лжецы. Решили меня оговорить? Спутались с Лаубером? Он заплатил вам? Запугал? Что-то пообещал? Быть может, по кусочку Туринской марки каждому?
Они все отвели взгляд.
– Господь в милости своей простит вас за эти слова. – Приор Герард с брезгливым выражением на лице перекрестил его скрюченными, точно когти, гниющими пальцами.
Гримберт впился взглядом в Алафрида. Так отчаянно, как утопающий впивается в обломок доски. Он и верно тонул – медленно уходил под воду, теряя дыхание. Гул в ушах сделался столь громким, что за ним едва можно было разобрать слова.
– Господин сенешаль… Они лгут. Клянусь честью своего отца, лгут все до единого. Это клевета. Какой-то чудовищный заговор, сплетенный, чтобы погубить меня.
Брови Алафрида медленно приподнялись.
– Вы обвиняете четырех вассалов императорского величества в клятвопреступлении? Серьезное обвинение, господин маркграф. Особенно для человека в вашем положении.
– Ничего, найдутся те, кто поручится за мои слова!
– Вы хотите вызвать свидетелей в свою защиту?
Еще минуту назад Гримберт не собирался этого делать, но в этот миг спасительная мысль юркнула, точно змея меж нагретых солнцем камней.
– Именно так! Воистину, именно так. Хочу!
– В таком случае назовите имя.
– Сир Виллибад из знамени графа Лаубера.
Алафрид повернулся к Лауберу. Гримберт ожидал вспышки – удивления, тревоги, страха, догадки. Чего бы то ни было. Но граф Женевский лишь мягко развел руками:
– Даже не представляю, зачем ему мог понадобиться сир Виллибад. Это был честнейший человек и доблестный рыцарь. Как бы то ни было, боюсь, он не сможет явиться на этот суд.
Алафрид нахмурился.
– Это приказ императорского сенешаля. Если он не подчинится, я имею право…
– Простите, ваша светлость. – Лаубер механическим движением приложил ладонь к груди. – Не смею сомневаться в ваших полномочиях, как и в лучших помыслах, но мессир Виллибад никак не сможет появиться здесь, поскольку уже призван высочайшим судьей и находится за пределами нашей юрисдикции.
Алафрид недоуменно приподнял бровь.
– Что?
– Пал при штурме Арбории. Почти в самом его начале, под юго-восточными воротами.
– Лангобарды?
– К несчастью, благородный рыцарь стал жертвой нелепой случайности. Сбой бортового респондера. Кто-то из его собратьев случайно выстрелил ему в спину, приняв за врага. В том кошмаре, что творился под юго-восточными воротами, это неудивительно. Настоящий хаос.
Гримберт ощутил, как на грудную клетку наваливается тяжесть – мертвая тяжесть могильного камня. Это было похоже на ту перегрузку, что он испытал от снарядов, вися в коконе амортизационной паутины. Только в этот раз звон в ушах не проходил куда дольше.
«Демон. Проклятый хитрый демон. Господи, вложи в мою руку огненный меч – и я выпущу ему кишки прямо здесь. Разделаю как курицу, наслаждаясь тем, как он заливает пол своей вонючей смрадной кровью…»
– Маркграф Гримберт!
– Что? – Он подавил желание затрясти головой, чтобы выбросить этот комариный звон.
Это было похоже на наваждение, на безжалостный кошмар, который вдруг вырвался из мира сновидений в явь и принялся терзать его. План – весь хитроумный, в мелочах разработанный, скрупулезно высчитанный план – рассыпался под пальцами. Хуже того – оборачивался против него самого.
Он медленно соскальзывал в могилу, которую сам вырыл для графа Женевы.
– Маркграф Гримберт, вы хотите добавить что-то к уже сказанному?
Гримберт встрепенулся. В груди, на миг окатив сердце теплой волной, заерзала надежда. Он выберется. Ситуация складывается паршивая, но он выкарабкается. Ему надо лишь сосредоточиться, чтоб обрести ясность взгляда. Он мгновенно увидит слабые точки у обвинения, найдет способ обратить их в свою пользу и методично, шаг за шагом, разгромит их всех. Он – маркграф Гримберт, он занимался этим почти всю жизнь. Строил сложные планы и кропотливо их воплощал. И вовсе не случайно его прозвали Пауком из Турина. Может, это не самое почетное прозвище, о котором может мечтать рыцарь, но оно хорошо напоминает его врагам, отчего они испытывают страх.
Гримберт прочистил горло, стараясь придать сведенным судорогой губам подобие улыбки.
– Только то, что все это – сговор, предпринятый моими недоброжелателями с целью очернить мое имя. Возможно, между мной и квадами в самом деле возникло некоторое недоразумение, но заверяю вас, оно было следствием трагической путаницы, но не умысла. Как верный вассал его императорского величества я решительно отметаю все обвинения в мятеже.
Алафрид перебрал тонкими пальцами несколько пергаментных листков, лежащих на столе перед ним. Гримберту показалось, что сенешаль делает это без всякого смысла, просто для того, чтоб потянуть время.
– Отметаете, значит… Очень хорошо. Мятеж – очень серьезное обвинение, я не вправе выносить приговор на основании сомнительных показаний. Кроме того, связь во время штурма действительно сильно барахлила, что породило много недоразумений. Однако…
Гримберт вдруг ощутил, как тревожно качнулось сердце. Что-то переменилось в тоне сенешаля. И не в лучшую, черт возьми, сторону.
– …однако я располагаю доказательством того, что ваш поступок был злонамерен. Что вы тайком сговорились с одним из еретиков, лангобардом по имени Клеф, имея целью заговор против короны и христианской веры. Нет, я не обвиняю вас в ереси, в противном случае ваше дело разбирал бы суд Святого Престола. Я обвиняю вас в измене и мздоимстве. Этот Клеф щедро заплатил вам, маркграф, за ваше предательство. Двадцать тысяч венецианских цехинов, если не ошибаюсь. Это была плата за пролитую вами кровь невинных.
– Что?
Спешно возводимые планы разваливались, как глиняные дома под обстрелом тяжелых осадных орудий. Кирпичи лопались прямо в руках, оставляя кровоточащие порезы и хрустящую на зубах пыль. И каждый раз, когда ему казалось, что ему удалось восстановить равновесие, следовало новое попадание.
– Это не измышление, господин маркграф. Эти показания предоставлены суду надежным свидетелем, который лично подтвердил факт сговора.
Гримберту показалось, будто он наяву видит двадцать тысячи золотых кругляков, дробно подпрыгивающих на каменном полу. Каждый из них слепил его, точно прожектор. Господи, как же тяжело дышать… Как они вообще могут сидеть тут, в этом наполненном миазмами каменном мешке, стиснутые тяжелым бархатом, почему не откроют окна или дверь…
– Я… Никакого золота… Я… Кто этот человек? Назовите мне имя. Я вызову его на поединок, а если он откажется – перережу глотку, как грязной свинье!
