Единственное, чем «Золотой Тур» не мог похвастать перед самодовольными собратьями, собранными сенешалем со всех концов империи, так это сигнумами на броне. Эти примитивные знаки, свидетельствующие о пережитых доспехом и его владельцем битвах, всегда казались ему никчемными и жалкими, похожими на те еретические письмена, которыми татуируют свою шкуру дикие еретики. Не сигнумы свидетельствуют о доблести рыцаря, пусть даже он щеголяет целой сотней их, отнюдь не сигнумы…
Магнебод недовольно рыкнул. Разглядывая внушительные обводы «Тура», Гримберт совсем позабыл о нем и, кажется, напрасно. Судя по тому, как старый рыцарь взирал на него, он не был удовлетворен полученным ответом. Напротив, казался мрачным и насупленным, словно походный лагерь уже был со всех сторон окружен полчищами кровожадных, ощетинившихся копьями лангобардов.
– Ты ведь знаешь, с кем ты разделался? – спросил он, скрипнув зубами. – Знаешь, ведь так?
– Какой-то рыцарь из министериалов
[17], – легкомысленно отозвался Гримберт. – Их в последнее время расплодилось больше, чем мышей на кухне. Черт, я даже имени его не помню. А что тебе до него?
– Мне? Ничего! – резко оторвался Магнебод. – Но есть люди, для которых это кое-что да значит. Например, его сиятельство граф Женевы. Что-то мне подсказывает, он будет очень недоволен. И хорошо, если высказать свои претензии он явится к тебе, а не к императорскому сенешалю!
Вкус вина вдруг показался Гримберту выдохшимся, застоявшимся. Но едва ли в этом был виновен маркграфский виночерпий. В мире есть имена, которые одним только своим звуком могут испортить самый изысканный вкус, превратив вино в едкий уксус. Покатав вино во рту, Гримберт сплюнул его в траву. Рядом тут же возник слуга, чтобы вновь наполнить его кубок. Другой поспешно протер его подбородок шелковым лоскутом, смоченным бальзамическим уксусом. В их движениях не было надлежащей сноровки, но сейчас Гримберт готов был закрыть на это глаза. Походная жизнь, увы, имеет свои недостатки, в том числе отсутствие вышколенных дворцовых слуг.
Здесь не было многих привычных ему вещей. Мраморной прохлады Туринского дворца, бархатного шелеста фонтанов, прелестных куртизанок, чьи тела улучшены придворными хирургами для вящей соблазнительности настолько, насколько это может выдержать человеческая физиология…
Вместо всего этого – сухое лангобардское небо, кажущееся растянутой над головой бесцветной ветошью, скудная истощенная почва и все прелести походного лагеря – шум, вонь, брань и необходимость наблюдать вблизи за жизнью черни, пусть и напялившей на себя доспехи. Миазмы грязных тел доставляли Гримберту физическое страдание, несмотря на все усилия слуг и огромное количество благовоний.
А еще квады… Даже сейчас, огражденный от толпы черни многими туазами пустого пространства, он до сих пор слышал обрывки их грубой гортанной речи. Скорее всего, обычная психосоматика, чистое самовнушение, но… Гримберт едва не прокусил губу, представив, до чего заманчиво было бы забраться в «Тура» и перевести в боевой режим фугасные огнеметы, чтоб сделать сотворенный Господом мир, истерзанный великим разнообразием грехов, хоть немного чище…
«Спокойно, – одернул он себя. – Время сладостных мечтаний прошло. Теперь все серьезно – чертовски серьезно». И лучше бы ему сохранять трезвость мысли на ближайшие дни, потому что именно эти дни все и решат.
– Не стоит придавать слишком большое значение обычным случайностям, Магнебод, – небрежно произнес он.
Любой другой рыцарь Туринского знамени, уловив намек сеньора, счел бы за лучшее раскланяться, заодно принеся извинения и уверения в глубочайшем почтении. Однако Магнебод лишь хрипло хохотнул. Представить его извиняющимся или отвешивающим почтительный поклон было не проще, чем вообразить пророка Мухаммеда в Папской тиаре.
– Обычным случайностям… – повторил он вслух. – Вот ведь как забавно, что ты об этом вспомнил, причем именно сейчас.
– Забавно? Отчего же?
– Я уже не молод, Гримберт. Многие твои рыцари бахвалятся одержанными победами и именами завоеванных любовниц, я же счастлив в те дни, когда, выходя из сортира, не забываю натянуть шоссы
[18]. Однако кое-что я помню так же отчетливо, как и сейчас. Например, времена, когда мне приходилось гонять тебя, точно ленивого ишака, угощая хворостиной поперек спины и обучая тем наукам, которые положено знать рыцарю. Тебя и твоего приятеля, того пажа, как там его звали…
«Аривальд, – подумал Гримберт. – Его звали Аривальд, и спорю на тысячу полновесных флоринов против старого желудя, что ты помнишь это так же прекрасно, как и все прочее».
– Ты был моим наставником, Магнебод, – произнес он, едва заметно качнув головой. – Но если ты думаешь, что это дает тебе право отбирать у меня время, радуя слух упоительным старческим брюзжанием о прежних временах…
Магнебод бросил на него взгляд из-под клочковатых бровей. Сухой, тяжелый, кряжистый, облаченный в невообразимо древний дублет, выгоревшая позолота на котором напоминала клочья бледно-желтого мха, он больше походил на старую корягу, чем на человека. Может, из-за того, что его лицо было покрыто глубокими, как трещины на столетней коре, морщинами, а может, иллюзия эта возникала из-за его низкого скрипучего голоса.
– Когда-то я пообещал твоему отцу, что сделаю из тебя рыцаря. И, черт возьми, мне это удалось, хоть и не без труда. Ты всегда был смышленым мальчишкой, Гримберт, но…
– Что?
– А еще ты причинял мне больше мук, чем чирьи на моей старой заднице после трехдневного марша.
* * *
Магнебод презирал маневры уклонения, презрительно именуя их танцами. Сам он никогда не совершал обманных бросков, не путал противника сложной траекторией, состоящей из финтов, ложных маневров и прочих хитростей. В основе его тактики было предельно быстрое сближение с противником вплоть до дистанции действенного огня, на которой восьмидюймовые орудия
[19]его «Багряного Скитальца» кромсали вражеские машины, точно крестьянская коса – цыплят.
Той же тактики он придерживался и в разговоре.
– Вполне вероятно, – легко согласился Гримберт, начиная испытывать легкое утомление от этой беседы. – В юные годы я, помнится, был весьма непоседлив. Юношеский пыл в сочетании с рыцарскими романами – коварная смесь. Легковоспламеняющаяся, как гидразин
[20], и такая же опасная. Но у меня было время набраться ума.
– Ума… – пророкотал Магнебод. – Вот уж чем ты точно не мог похвастаться в ту пору! Помнишь, когда тебе было двенадцать, ты расстрелял из пулеметов сервуса-виночерпия прямо у меня перед носом. Оставил меня без выпивки и едва не заставил намочить портки. Помнится, вы с Аривальдом прямо покатывались со смеху…
