От сочетания теплоты и запаха съестного в теле словно разом лопнули все треснувшие за дни пути кости и растеклись обмороженные мышцы. Он едва не осел кулем на пол, но крепкая рука, в которой он узнал знакомую хватку Берхарда, пригвоздила его к стене.
– Благословение всем тем, кто не отказывает уставшим путникам. Звать меня Эберульф, а это мой племянник, Ансерик.
Голос Берхарда не мог похвастаться богатым спектром, но сейчас, как показалось Гримберту, он незаметно переменился, сделавшись более тихим, чем обычно, суетливым и едва ли не жалобным. Мало того, наполнился каким-то чудным говором, которого Гримберту не доводилось слышать даже в Салуццо.
– Что же это вы с племянником по Альбам в такую пору гуляете? Повезло, что нас встретили, а если б лихих людей?
– Нужда выгнала, – Берхард издал по-старчески сухой смешок. – Собрались вот в Сан-Ремо. Тут недалече, через Изуверский Перевал, да направо по тропке… Только погодой Всевышний не благословил.
– Зачем это вам в Сан-Ремо?
– В тамошней церкви, говорят, ключица Святого Гервея хранится. Племянник у меня, видите ли, слепенький, ну вот и решили, значит, паломничество вроде как совершить, поклониться, значит, мощам чудотворным…
«Выкинут наружу, – подумал Гримберт, чувствуя, как запах мяса заставляет печенку и желудок съеживаться на своем месте. – Берхард прав, Альбы – край бесконечно чужой и опасный, люди здесь ведут себя как хищники, привечать путников, пусть даже не опасных, никто не станет. Не говоря уже о том, чтоб делиться с ними теплом и едой.
– У меня брат тоже слепой, – вдруг произнес один из самозваных хозяев Палаццо. – Тоже Святому Гервею свечки ставили, да толку… Новые-то глаза не вырастут, верно?
– Это смотря от чего ослеп, – с важностью заметил Берхард. – Святые отцы говорят…
– От любопытства ослеп, – отрезал тот. – Увидал супругу нашего графа, когда та в трицикле ехать изволила. Ну и занавесочку, значит, не до конца закрыла. А брат мой, дурень, вместо того чтоб отвернуться или хоть глаза прикрыть, стал пялиться на нее. Ну и допялился, понятно. Хорошо еще, граф наш из старой породы был, с уважением к простым людям относился. Велел только каленым железом глаза брату выжечь, а мог бы и на крючья, это запросто… Ну, а племянник твой как ослеп? Уж поди, не оттого, что на иконы дни напролет смотрел?
«Нет, он просто однажды отпустил не очень удачную шутку, – подумал Гримберт. – При человеке, с которым не стоило шутить. И этот человек взял то, что ему причиталось, для этого ему понадобились пара ланцетов, щипцы и несколько часов времени. Не потому, что он был неопытен или неумел. Скорее всего, он просто не хотел спешить».
Мои глаза всегда будут при вас, граф…
– В уплату подати отдал, – скорбно вздохнул Берхард. – Дело понятное. Эх, благослови вас Господь, судари, за гостеприимство ваше и доброту!
Будь Гримберт не столь вымотан, перевоплощение спутника даже позабавило бы его. Сухой колючий нрав «альбийской гончей» сменился на подобострастное старческое пришептывание, столь естественное, что будь у него глаза, он бы не смог одолеть соблазн и протер бы их – куда пропал тот самый Берхард Однорукий, что был с ним всю дорогу?
Кажется, это принесло свои плоды. По крайней мере голоса расспрашивающих сделались как будто спокойнее и миролюбивее, отчего беседа уже не напоминала допрос.
– В уплату подати? Чем же это ты занимаешься, папаша, и из каких краев явился?
– Звать меня Эберульф, – с готовностью отозвался Берхард. – Из Баярдо мы. Может, слыхали, там у нас хозяйство гидропоническое. Я – за старшего, остальное семейство помогает.
– И что, хорошее хозяйство?
– Лучшее на столь миль в округе! – с гордостью подтвердил Берхард. – Такие штаммы бактерий выпускали, что даже баронские слуги в очереди толпились, чтоб только у нас купить. Фаговары у нас один к одному получались, чистоты необыкновенной и почти без примесей. Липополисахариды варили, барофилы варили, все что угодно варили… А вот подать нас и погубила. Пришел, значит, сборщик, и сразу за горло – плати, говорит, папаша Эберульф, сто монет, а не то я тебе оставшуюся руку обкорнаю. А как, скажите на милость, мне платить, ежли у меня уже месяц как чаши все пустые стоят, без питательного раствора?
– Что ж так?
Берхард испустил подавленный вздох.
– Еретики, будь они неладны! Не то николаиты, не то савватиане, уже сам черт не разберет. Вздумалось им графскую баржу прямиком в порту взорвать. Ну вся химикалия из нее возьми и вылейся прямиком в Лигурийское море. А через это весь сарграссум бурый передох. А мы веками из этого сарграссума питательный раствор для штаммов делаем. Вот и…
– Ну и ну. Заплатил, значит, твой племянник глазами за проклятые водоросли?
– Выходит, что так. Сборщик податей спросил, что отдадим – егойные глаза или мои пальцы, но мы прикинули, что пальцы мне в работе еще нужны, куда ж я без пальцев, а у племянника дело молодое еще… К тому же, говорят, Святой Гервей помочь может. У некоторых, кто истово помолится, глаза обратно вырастают. Только надо перед тем, как в церковь зайти, три раза на восток плюнуть и пыли в правый сапог насыпать. Тогда непременно вырастут.
Суетливый подобострастный говор Берхарда казался Гримберту фальшивым, как монеты массандронской чеканки, но в Палаццо установилась тишина, заполненная скрипом стульев и вздохами – при всей своей бесхитростности рассказ произвел на этих людей должное впечатление.
– Ладно, – тот, что открыл им дверь, смущенно кашлянул. – Может, это и Альбы, но тут чтят нужду. Садитесь к огню да отведайте, что Бог послал. Разносолов у нас нету, но мясо и лепешка найдутся, а за тепло с вас и подавно никто спрашивать не станет.
* * *
Кто-то уступил Гримберту стул и тот, нащупав грубое, сколоченное из неошкуренных бревен сооружение, с трудом на него взобрался. Избитые ходьбой ноги задрожали, едва не выламываясь из суставов. А когда скрюченные морозом пальцы наткнулись на край деревянной миски, в которой исходило паром мясо, он на какое-то время вообще перестал сознавать, что его окружает.
Он рвал это мясо с жадностью голодного грифа, упиваясь сладким соком, текущим в горло и не замечая обожженных пальцев. Мясо местами подгорело, а местами было сырым, как бывает с мясом, если повар экономит на топливе, но это было понятно. Здесь, в ледяном сердце Альб, достать дрова, пожалуй, было не проще, чем само мясо. Остервенело пожирая его целыми кусками, с трудом заставляя себя хоть немного пережевывать, Гримберт отстраненно подумал о том, что, вздумай маркграфский повар подать ему что-либо подобное годом раньше – его накормили бы похлебкой из его собственных потрохов.
– Благодарствую за угощение, – пробормотал сидящий где-то поодаль Берхард. – И за гостеприимство. Говорят, чтоб кусок мяса лучше лез в глотку, хорошо его смочить глотком хорошего вина. У меня с собой как раз и мех есть. Угощайтесь, сеньоры, плодом доброй старой лозы, на лучших молочнокислых культурах настоянного. Не бог весть что, понятно…
