– А потом ты заметил, что он не двигается.
– Так и было. Поднялся на дрожащих ногах – молчит. Сделал шаг – молчит. Тут-то я и понял, что этому стальному болвану я особой нужности не представляю. Осмелел я немного, ну и подошел поближе. Не сразу, понятно…
– Насколько он велик?
Берхард помедлил, подыскивая в своем богатом справочнике исчислений нужные величины.
– Видали и побольше, пожалуй. Это от неожиданности он большим, как каланча, кажется, а ежли вблизи посмотреть… Ну, как мельница супротив собора.
– Сколько это в метрах? – нетерпеливо спросил Гримберт.
– В метрах счета не веду, – буркнул в ответ Берхард. – Пусть императорские землемеры в метрах своих чертовых считают. А в высоту… Ну, перча, положим, там не будет, а вот пара пассов
[30] наверняка есть.
Пара пассов… Гримберт мгновенно перевел это в привычные ему единицы счисления и едва подавил грубое ругательство, застрявшее в горле подобно острому куску льда. Три метра! В хвастливых рассказах Берхарда во «Вдове палача» рыцарский доспех, обнаруженный им под Бледным Пальцем, был по крайней мере вдвое больше.
Три метра – это не размер доспеха среднего класса. По крайней мере в принятой Турином системе вооружений. Это легкая машина разведывательно-дозорного класса, которая в рыцарском знамени обычно даже не считалась боевой единицей. Бронированная повозка с соответствующим ее классу ничтожным вооружением.
* * *
Дьявол. Гримберту захотелось сыпануть за шиворот горсть обжигающе холодного снега, чтоб унять всколыхнувшуюся в душе ярость. Он восемь дней покорно брел за этим никчемным самодовольно посмеивающимся идиотом, скармливающим ему дурацкие историйки, только лишь затем, чтоб обнаружить в конце пути не рыцарский доспех, а сущую насмешку.
Никчемного увальня. Коротышку. Бронированную коробку на ногах, время жизни которой на поле боя исчисляется скорее минутами, чем часами. Карикатуру на могущественного «Золотого Тура», чья поступь сотрясала землю…
Доспех легкого класса – насмешка над рыцарем. Даже замшелые бароны, у которых всей собственности за душой десяток квадратных арпанов пашни да старый курятник, и то справляют себе что-то потяжелее и посущественнее, не говоря уже о тех, кто в самом деле намерен следовать рыцарским добродетелям, утверждая на земле христианскую веру. Легкий доспех – удел оруженосцев, которые пока не заслужили ничего более пристойного, да нищих раубриттеров, которые рады даже бронированной коробке при паре пулеметов – у тех и это называется доспехом…
«Заткнись, – мысленно приказал себе Гримберт, чувствуя, как легко занимаются гибельным жаром внутренности. – Мой первый доспех тоже был легкого класса. Жалкие четыреста восемь квинталов веса и три метра в высоту. Отцовские рыцари насмехались над ним, именуя самоходной консервной банкой и бронированным ночным горшком, но мы с Аривальдом не унывали. Я назвал свой первый доспех «Предрассветный Убийца», как будто грозное имя могло компенсировать его жалкий вид, и не вылазил из бронекапсулы, пока не стер в кровь бока…»
Это было тринадцать лет назад, вспомнил он. «Предрассветный Убийца» давно погиб – весьма неожиданной смертью для консервной банки, которой являлся. И Аривальд давно мертв. И Магнебод, который заварил всю эту историю, – раздавлен ногой Лаубера в Арбории…
«Моя жизнь населена призраками, – подумал Гримберт. – Людьми, которые давно мертвы, и доспехами, которые больше не существуют. Может, это и справедливо. Слепому и полагается жить в мире призраков…»
Плевать. Ему нужен этот доспех. Даже если это никчемная бронированная скорлупа на немощных ногах. Заполучив его, он вернет себе не имя и былое величие, но ту малость, которая требуется, чтоб именоваться рыцарем. А еще вернет себе глаза. Нейрокоммутация с доспехом даст ему механические глаза рыцаря, наверняка примитивно устроенные, но способные разбирать окружающий мир. А это уже огромный дар для нищего калеки вроде него.
– Ты видел на его броне герб? – помедлив, спросил он. – Может, какие-то тактические обозначения? Геральдические фигуры?..
Берхард неразборчиво выругался сквозь сон. Этому бродяге легко было спать хоть бы и в снегу, его не беспокоили ни дурные мысли, ни тяжелые предчувствия, ни смутные опасения.
– Ни черта на нем нет, мессир. Шкура у него серая, ну чисто как гранит. Ежли что и было нарисовано, давно сошло вместе с краской, ветром и снегом до брони отполировало. Шутка ли, столько времени в Альбах проторчать…
– Как думаешь, он не из маркграфского знамени?
– Из воинства Лотара, что ли? – Берхард издал короткий зевок. – Ни малейшего соображения, мессир. Какими судьбами его туда занесло, истукана, аж к Бледному Пальцу, того я не ведаю. Да и он, знаешь, не спешит рассказывать. Альбы, мессир. Здесь каждый свою тропу топчет, а ежли пресеклась раньше времени – что ж, всяко бывает.
– Но пушки большие, не помнишь?
– Для меня и аркебуза – большая пушка, мессир.
Гримберт едва не рыкнул на него, как на нерадивого слугу. Вовремя вспомнил, чего это может ему стоить. Этот хитрый иберийский ублюдок мало чем отличается от свиньи, однако он еще не израсходовал до конца свою полезность, а значит, какое-то время им еще придется оставаться компаньонами. Пока они не достигнут Бледного Пальца и он не убедится, что машина может функционировать.
А тогда…
Гримберт ощутил приятную щекотку в пальцах.
Ты хотел баронскую корону, самодовольный ублюдок? Что ж, у тебя будет корона. Не сомневайся, маркграф Туринский помнит данное им слово. А вот насколько ты будешь доволен платой, время покажет.
Однажды ему довелось проучить подобного наглеца, вспомнил он. Много лет тому назад, в Турине. Кажется, то был не то кузнец, не то мастеровой – память сохранила не все детали той поры. Выпив лишнюю кружку дешевого вина, тот, вместо того чтоб заночевать в сточной канаве, как полагается всякой перебравшей черни, принялся разглагольствовать и доразглагольствовался до дурных вещей. Обиженный тем, что ему пришлось намедни заплатить в пользу маркграфской казны двойной денье налога, он принялся рассуждать о том, что управлять Туринской маркой, в сущности, не такой уж и большой труд. Что он сам справился бы не хуже с такой работой, ежли, значит, иметь на голове маркграфскую корону. Стенам той злосчастной таверны, должно быть, приходилось слышать и не такой вздор, но именно те слова, к несчастью не то кузнеца, не то мастерового, долетели до одного из тайных соглядатаев, собиравших слухи с тем же прилежанием, с каким сборщики налогов собирают положенную им мзду. Спустя два часа эти слова, переписанные писцом на хорошей бумаге, попали в маркграфский дворец. Спустя четыре Гримберт распорядился начать коронацию.
На подготовку церемонии было мало времени, но Гримберт сделал все, чтобы устроить ее на широкий манер, сообразно важности. Кроме того, он был не против позабавить придворную публику и гостивших при дворе рыцарей из своего знамени. В конце концов, если хочешь заслужить репутацию радушного хозяина, нельзя развлекать своих гостей только лишь рыцарскими турнирами да концертами, иногда публике хочется зрелища более пикантного. И Гримберт мог его им позволить.
