Автоклав. Похожий на большую округлую бочку, он должен был весить чертову уйму и причинять больше хлопот, чем водруженная на телегу всамделишная пушка, но люди Лаубера тащили его за собой с удивительным упорством, ловко преодолевая крутые спуски, ледники и расщелины.
Гримберт знал, что эта штука предназначена для него. Надежный сосуд для драгоценного груза. Когда с доспехом будет покончено, его, беспомощного и слепого, извлекут из бронекапсулы и запихнут внутрь. Там, внутри, должно быть весьма просторно и комфортно, а сложная аппаратура на протяжении всего пути до Женевы будет поддерживать для своего единственного обитателя комфортные условия существования. Но Гримберт знал, что скорее сам направит доспех в пропасть, чем позволит сотворить с собой что-то подобное.
Не уйти – эта мысль монотонно стучала в основание черепа с той же размеренностью, с которой доспех переставлял свои лапы. Не уйти. Можно потратить все отпущенное им время, вспоминая все известные ему молитвы. Можно клясть Господа последними словами. Можно рычать от злости или трястись от страха. В этот раз – не уйти.
Ему и прежде приходилось сталкиваться с неразрешимыми ситуациями, но всегда за многотонными валунами проблем обнаруживался спасительный хвостик ариадниной нити, ведущий к спасению. На руинах рассыпавшегося плана возводился новый, уже учитывающий недостатки предыдущего. Поражение оборачивалось блестящей победой. Случайность переплавлялась в тактический ход.
Но не сейчас. В этот раз вся хитрость маркграфа Туринского бессильна, как бессилен паук, лишенный своего яда. Остается покориться судьбе и обстоятельствам. Разве что…
– Берхард.
Тот даже не обернулся на ходу.
– Чего?
– Нагоняют?
– Пожалуй, что так. Может, до рассвета и дотянем, а там…
«Дотянем» – так он и сказал. Берхард не собирался спасаться бегством и, глядя на его узкую спину, Гримберт подумал о том, что благородство, пожалуй, само по себе еще худший яд, чем подлость.
Берхард всю свою жизнь был хищником, ловким плотоядным организмом, созданным веками эволюции чтобы избегать опасностей, выживать в самых скверных условиях. Но неуместное благородство отравило его, как вирусный штамм. Заставило заплатить жизнью за то, что не имеет никакого отношения к извечным законам существования. Было в этом нечто нелепо-восхитительное – наблюдать за тем, как ловкий и сильный хищник гибнет, покорившись нематериальному, разлагающему его изнутри яду.
– Берхард.
Перестав слышать тяжелые шаги рыцарских лап, Берхард и сам остановился.
– Ну?
Гримберт прокашлялся – долгое молчание осушило голосовые связки.
– Я весь день разглядывал карты, которые нашел в памяти доспеха. Им, должно быть, под двести лет, но, кажется, им еще можно верить. Если что-то на свете и не стареет, так это чертовы Альбы… В трех километрах отсюда я вижу тропу. Совсем небольшую, изгибающую…
Берхард кивнул.
– Коровий Язык. Хорошая тропа, старая и надежная. Но тебе она не поможет, очень уж узка. Извини, мессир.
– Я и не говорил, что она мне поможет. Но она поможет тебе.
Берхард внезапно остановился.
– Что?
– Дойдешь до своего Коровьего Языка – и убирайся восвояси. Я уведу их дальше. Спорю на все виноградники твоего несуществующего баронского дворца, они этого даже не заметят. Они ведь идут по моему следу, так? Ты для них – крошка…
Берхард нахмурился, отчего на его тяжелом, точно выточенном из серого гранита лбу, сошлись брови.
– Они тебя загонят, мессир.
Ржавая жестянка не была способна пожимать плечами – орудийные шарниры не давали бортовым орудиям достаточно амплитуды. Но Берхард должен был угадать этот жест.
– Они и так сделают это рано или поздно, так ведь? Уходи. Считай, что я расторгаю наш договор. Ты честно выполнил свою часть, но извини, похоже, что тебе суждено остаться без короны. Может, это и к лучшему. Даже не представляешь, какая паскудная жизнь у баронов. А уж при маркграфе Гунтерихе…
– Я из альмогаваров! – Берхард с силой ударил себя в грудь единственной рукой. – Мы, жиронцы, не из тех, кто задает стрекача!
– Уходи, – медленно и внушительно произнес Гримберт, заставив доспех нарастить громкость голоса до дозволенного предела. – Это мой приказ, Берхард. Приказ рыцаря. Сворачивай на этот свой Коровий Язык и двигай. Как доберешься до Бра, зайди в первый попавшийся трактир и выпей за меня кубок вина. И уж будь любезен, чтоб это было не самое паршивое вино в этой забегаловке!
Берхард по-собачьи оскалился, но мгновением позже эта гримаса превратилась в выражение растерянности. Не ожидал. Привыкший судить весь мир по себе, он и в Гримберте видел свое подобие. Может, более увечное и беспомощное, но в чем-то родственное. Но теперь…
– За кого ж мне выпить? – пробормотал Берхард, отводя глаза. – Я даже имени-то твоего не знаю…
Гримберт усмехнулся:
– Я еще не придумал себе имени. Как и своему доспеху. Но я не думаю, что это станет серьезным препятствием. Прощай, мой друг.
– Мессир…
Это было его последним словом. Резко развернувшись на месте, Берхард двинулся в другую сторону, где в густом вареве сумерек виднелось крутое начало Коровьего Языка. Шел он быстро и решительно, в своей привычной манере. И ни единого разу не обернулся, пока целиком не растворился в темноте, развеять которую были бессильны слабые инфракрасные излучатели доспеха. Но Гримберт зачем-то еще несколько минут стоял, глядя туда, куда ушел его проводник.
Потом со вздохом развернулся в прежнем направлении. Поршни доспеха по-стариковски задребезжали, вновь придя в движение. Проклятая жестянка… Сплошное старье, архаичная дрянь, мусор. Если что-то и сохранило работоспособность за много лет бессмысленного ожидания в снегах, так это рация. По крайней мере у нее оказался приличный радиус действия в коротковолновом диапазоне. Что ж, рано или поздно ему пришлось бы ее проверить.
Часть девятая
К тому моменту, как появились преследователи, он уже успел основательно продрогнуть. На ходу доспех хоть сколько-нибудь согревал своего хозяина, в неподвижности же превращался в настоящую морозильную камеру. Поэтому Гримберт испытал едва ли не облегчение, когда преследователи наконец соизволили показаться на глаза. Помедли они еще несколько часов, мысленно усмехнулся Гримберт, остались бы без награды – обнаружили бы лишь торчащую посреди долины стальную статую с безжизненной мумией внутри.
Они возникли беззвучно, точно призраки ледяных пустошей, просто вынырнули на краю обрыва, едва заметные в зыбком свечении рассвета. Никаких ярких одежд с сеньорскими гербами, никаких щегольских шляп с плюмажами, никаких украшений и знаков отличия, только лишь невзрачные меховые полушубки серой шерсти, сливающиеся одновременно со снегом и с небом – эти люди определенно поднялись в Альбы не на прогулку.
