– Я должен был это сделать. – Сейчас оберст казался беспомощным стариком, даже тон его голоса из обычно невозмутимого стал каким-то извиняющимся, ломким. – Так надо было. Мне очень жаль.
– А мне жаль самого Хааса, – сказал тоттмейстер Бергер, тоже глядя на мертвого люфтмейстера. – Он не был подлецом, он был дураком. А иной дурак опаснее самого хитрого врага. Я старался держать его на расстоянии, видел, в каком состоянии его рассудок. И, что хуже всего, я не разглядел того момента, когда он дал трещину. Постоянное общество мертвецов сказалось на нем. Безумные идеи, мессианство… Чем-то вроде этого и должно было закончиться. Лучше бы он просто застрелился.
– Он сошел с ума из-за ваших мертвецов. – Фон Мердер сказал это на удивление спокойно, без упрека. Судя по бескровному лицу и подрагивающим губам, оберст был опустошен настолько, что едва удерживал себя в сознании. – Это все ваши мертвецы, хауптман…
– Живым и мертвым трудно ужиться. – Губы тоттмейстера Бергера на миг дрогнули, образовав что-то, что могло быть улыбкой. А могло и не быть ею. – Когда им приходится сосуществовать рядом, это часто становится испытанием. Думаю, Господь Бог не случайно разделил их. Живому никогда не понять мертвого, а мертвое одним фактом своего существования будет внушать живому бескрайний ужас. И только тоттмейстеры обречены находиться посредине. И не думаю, что этот порядок вещей будет когда-нибудь нарушен. А вы как думаете, унтер?
– Желаете знать мнение мертвеца? – спросил Дирк.
– Я и без того его знаю. Но, может, ваши слова успокоят господина оберста.
– Я офицер, а не философ, – неохотно сказал Дирк, – и стараюсь не рассуждать о таких вещах. Но одно я знаю наверняка – живому и мертвому стоит привыкать друг к другу. И, возможно, учиться. Потому что тот, кто не сможет этого сделать, рано или поздно повторит судьбу бедняги Хааса.
– Привыкать к смерти? – вяло спросил оберст. Он так и не смог отвести взгляда от лежащего на полу тела.
– Да, господин оберст. Мы обречены сосуществовать вместе. Госпожа дарит слишком много возможностей, от ее даров никогда не откажутся. Это значит, что тоттмейстеры будут всегда. Они будут по-разному называться и носить разную форму, но они не исчезнут. И мертвецы не исчезнут.
– Однажды, когда мы второй раз стояли на Марне
[32], у меня пропал адъютант, – сказал фон Мердер негромко, и Дирку отчего-то показалось, что сейчас оберст обращается именно к нему, а не к терпеливо слушающему тоттмейстеру Бергеру. – Хороший парень, мне было его жаль. Во время контратаки англичане оглушили его гранатой и взяли в плен. Я был уверен, что больше не увижу его. Мы отступили тогда. Прошло больше недели с тех пор, как Гуро всадил штык в живот фон Белову
[33], и дозорные вдруг доложили мне, что мой адъютант вернулся. Оказалось, проклятые томми сковали его цепью с другим офицером, но ночью им обоим удалось бежать. Мой адъютант был крепкий малый, но его товарищу повезло меньше. Он истек кровью на его глазах от случайной шрапнельной пули. Умер и остался скован со своим товарищем по несчастью цепью, которую невозможно было снять. Мой адъютант пять дней добирался в наше расположение. Земля была перекопана до самого ада, и ночами он полз через воронки, волоча за собой мертвеца, а днем, спасаясь от обстрела, сидел в воронках со своим мертвым товарищем. Мертвец стал разлагаться, но избавиться от него было нельзя, и живой тащил мертвого, поддерживая его, как собственного брата, иногда прикрывая своим же телом.
– Смелый парень, – сказал Дирк.
– Был смелым, унтер. Когда он дотащил своего невольного напарника до наших позиций, оказалось, что он рехнулся, выжил из ума. Общество мертвеца сломало его, как выразился ваш мейстер. Он беззаботно болтал с покойником, смеялся его шуткам и даже не хотел снимать цепи. И когда вы говорите про живое и мертвое, которое навеки связано, я вспоминаю этот случай. И мне представляется человечество, которое цепью безрассудной жадности приковано к мертвецу и обречено вечно тащить его. Попутчиком или наказанием, но этот спутник будет прикован к нам. И, может, когда-нибудь мы все рехнемся, как мой несчастный адъютант, а может, мы давным-давно все рехнулись… Что будет дальше?
Последний вопрос прозвучал резко и в обычной манере оберста. Он все еще выглядел едва держащимся на ногах, но период душевной слабости миновал, Дирк понял это по блеску его выцветших, как фландрийское небо осенью, глаз.
– Ничего не будет, – сказал тоттмейстер Бергер, легко махнув рукой. – Я буду свидетельствовать перед трибуналом о том, что люфтмейстер Хаас, изобличенный в измене, бросился на вас, из-за чего вам пришлось применить табельное оружие. Этого будет довольно.
– Я имел в виду, что будет со всеми нами?
Тоттмейстер Бергер хмыкнул, рассеянно постучал папиросной гильзой по столу, выбивая сор.
– На месте вашего полка будут сформированы новые части Чумного Легиона. В штабе – не в вашем, в тоттмейстерском – есть мнение, что их силами французский фронт здесь будет прорван максимум за три дня. Французы ничего не смогут нам противопоставить.
– Мертвая армия… – пробормотал фон Мердер.
– Да. И она будет шагать вперед до тех пор, пока последний мертвец не ступит на мостовую Парижа. Даже если Антанта выставит по танку против каждого пехотинца. Мертвецы очень упорны, господин оберст.
– Я понял вас, хауптман. – Фон Мердер слепо зашарил в пустой кобуре, Дирк поднял и вручил ему разряженный «маузер». – Значит, я здесь больше не нужен.
– Вы выполнили свою работу, господин оберст. Дальше делом займутся те, кто создан для этого. Здесь нужны другие… специалисты.
– Мой полк… – лицо оберста на секунду исказилось гримасой то ли ярости, то ли боли, – он теперь ваш. Ведите его в Париж. Или куда заблагорассудится. Хоть в ад. Двести четырнадцатый его величества кайзера Вильгельма мертвый пехотный полк. Под моим началом служили славные ребята, хауптман, они вам понравятся. Славные, смелые, сильные…
– Уверен в этом. А куда вы направитесь?..
– Я всегда буду с ними. Я же командир двести четырнадцатого. Куда они без меня…
Тоттмейстер Бергер внимательно посмотрел на оберста и обронил:
– Это ваше решение. Но я надеюсь, что мне не придется… служить вместе с вами, уж извините за прямоту.
– Не придется. – Фон Мердер сказал это с полной уверенностью. – Вам не придется. Я все сделаю правильно. В голову, значит?.. Неважно. Доброго вечера, господа.
Оберст зашагал к выходу из штабного блиндажа. Двигался он так неловко, что можно было предположить, будто у него ампутированы обе ноги, а вместо них стоят грубые неуклюжие деревяшки.
– Доброго вечера, господин оберст, – сказал ему в спину тоттмейстер Бергер.
