«Оборона должна быть не каменной, но гибкой и пластичной, – вспомнил Дирк утвержденную штабом инструкцию, прочитанную еще в прежней жизни. – Оборону отряду должно вести не в первой траншее, но за нее, по мере необходимости отступая для последующего формирования мобильных и стремительных контратакующих групп».
Но в сегодняшнем бою инструкции им не пригодятся.
К тому моменту, когда «Висельники» заняли переднюю траншею, пехотинцы фон Мердера миновали уже добрую половину разделяющего позиции поля. Дирк, хоть и знал об истинном положении вещей, подсознательно ждал какого-нибудь внезапного резкого звука. Пулеметного стрекота или уханья пушки. Он ожидал, что вот-вот французские позиции проснутся и пригвоздят серые волны к земле яркими вспышками. Но с каждой секундой делалось все очевиднее, что французы молчат. За изломанными, едва угадываемыми линиями брустверов царила тишина. Ни сигнальных огней, ни тревожных свистков, ни окриков наблюдателей.
Пехотные порядки, залегающие, вновь поднимающиеся из земли, давно прошли ту отметку, на которой их могли бы заметить обороняющиеся. Можно не сразу разглядеть в неверном рассветном свечении ползущий взвод, но наступающий едва ли не строевым шагом полк?.. Чтобы не заметить подобное, французы должны быть поголовно пьяны.
Значит, Хаас был прав.
Французские траншеи пусты. Дирк представил, как первые пехотные волны ворвутся в них, не встречая сопротивления. Брошенные траншеи всегда выглядят мерзко. Разбросанные вещи – винтовочные обоймы, папиросные пачки, фонари, котелки, самодельные карты, нитки, открытки, кокарды, вещмешки, катушки кабеля, сапоги, зубной порошок, шприцы, молитвенники, медали… Вещи, уже забывшие тепло рук, которые когда-то их касались, брошенные грудами, втоптанные в землю, сиротливые, беспомощные. И вот уже пехотинцы врываются в брошенный на произвол судьбы полевой госпиталь, где в койках лежат бледные и полупрозрачные, как медузы, раненые. Кто-то уже мертв, но его некому даже вынести. Кто-то испуганно кричит по-французски, кто-то отчаянно пытается дотянуться до оружия. Но пехотинцы фон Мердера затопляют все убежища, казармы и склады упругой и сильной серой волной. Они еще помнят недавний позор, помнят свое бегство и едкую горечь позора. Вот где-то хлопает первый выстрел. За ним второй. И сразу – сбивающийся, вразнобой визжащий хор…
– Докладывать мне о расстоянии до переднего края, – приказал Дирк Эшману, сам не зная зачем. – Через каждые сто метров!
– Не хотите упускать даже мельчайшей детали этого спектакля? – Голос за его спиной был тяжел и хрипл, точно это горная лавина несла в себе слова-глыбы вперемешку со льдом и камнем. – Сегодня у вас, пожалуй, лучшие места.
Дирк повернулся и уперся взглядом в черную сталь, во многих местах покрытую вмятинами и обожженную. Кое-где она была тронута ржавчиной – рыжие оспинки походили на шлейф звезд в непроглядном ночном небе. Большая неповоротливая туша каким-то образом сумела протиснуться внутрь блиндажа и теперь наблюдала за самим Дирком, как он сам наблюдал за полем боя. Глухой шлем уставился на него провалами мертвых глазниц.
– Явление Командора… – буркнул от перископа недовольный Эшман.
– Штерн!..
– Он самый, господин унтер-офицер, – прогудел шлем. – Я слышал, вы зарезервировали за собой лучшую ложу на этот спектакль.
– Только паясничающего штальзарга мне не хватало на наблюдательном пункте!
– Мне нетрудно и помолчать, господин унтер. Размышлять можно и молча. Я просто подумал, что сейчас мы размышляем об одном и том же. Хорошие места для хорошего зрелища. – Стальная гора заскрипела. – Есть сцена, есть зритель, а где-то, наверное, и режиссер…
– В другое время я поболтал бы с тобой, Штерн. Но не сейчас. Мы в бою, даже если не звучат выстрелы.
– Конечно, господин унтер, – пророкотала махина, способная разорвать «Висельника» пополам одной ковшеподобной рукой. – В бою и в то же время как бы вне боя. Зрители. Мертвецы, наблюдающие за войной с небес. Популярный сюжет в эпоху художественного романтизма. Мертвецы ждут, когда прольется…
– Четыреста метров! – доложил от перископа Эшман.
Пустая победа. Бой без противника. Бесконечные цепи, ползущие, извивающиеся. Фон Мердеру так нужна его жалкая победа, что он разыграл целое представление.
Представление? Сцена? Про сцену что-то говорил Штерн…
– Что ты несешь?
– Всего лишь мое восприятие, господин унтер. Вы же знаете, я не в себе.
– Это верно, тебя давно надо было освободить от службы. Чего доброго, скоро ты станешь невменяем.
– Штальзарги не сходят с ума. – Мертвый голос Штерна приобрел странную задумчивость. – Просто они теряют необходимость в словах. А потом и в том, что эти слова связывают. Но вам бы это вряд ли понравилось. Вы слишком привязаны к подобным вещам.
– Спасибо, – язвительно сказал Дирк, – отличная тема для беседы на поле боя. Но я не уверен, что хочу задаваться подобными вопросами здесь и сейчас.
– Никогда не знаешь, когда перейдешь в новое качество, – рассудительно заметил штальзарг. – Об этом редко извещают заранее. Например, я однажды сидел за пулеметом, пил из кружки паршивый, но горячий кофе, принесенный кем-то из сослуживцев, глядел в небо, наслаждаясь спокойной минутой… А уже через мгновение я уже летел прямо в ад, успев еще заметить, как мои собственные внутренности испачкали пулемет и как с раскаленного ствола свисают мои же дымящиеся кишки. А потом я открыл глаза и понял, что многие слова мне больше не понадобятся. «Кишки». «Дом». «Дети». «Боль». Или, например, «ноги». У меня не осталось тех вещей, для которых нужны эти слова. А слово, не привязанное к вещи, мертво, как мертвы мы все.
Дирк уже собирался приказать Штерну заткнуться, но обнаружил, что монотонный голос исполина помогает ему отвлечься от созерцания бегущих людей в серой форме. Что-то неправильное было в этих людях. Все оттого, что нет выстрелов, подумал он.
Победа без боя. Фальшивая. Мертвецы наблюдают за…
– Триста метров! – выкрикнул Эшман.
Дирк и сам видел, что передовым порядкам осталось преодолеть совсем немного, чтобы навалиться на передний край обороны и прорвать его, разметав мешки и колючую проволоку. Всего несколько минут. Штурмовики Крамера уже достают ножницы для проволоки и кусачки, рассыпаются на боевые группы. Издалека они выглядели барахтающимися в темном водоеме мошками.
Взвод Йонера немного запоздал, он разворачивался в траншеях по левую руку от «листьев», фигуры в серых панцирях торопливо занимали пулеметные гнезда, обкладывали их мешками, суетились у бруствера. Дирк разглядел кого-то, похожего на Йоннера, и махнул ему рукой, но ответа не дождался.
Неподалеку расположилось противотанковое отделение Херцога, молчаливые мертвецы тщательно устанавливали на сошки свои огромные ружья, длинные, как древние аркебузы. Они выглядели недовольными, и Дирк мог их понять – работы для них не ожидалось. Разве что перепуганным жаворонком вспорхнет из французских траншей какой-нибудь мальчишка в форме, и одно из ружей громко сухо кашлянет, стерев с грязного неба его тонкий силуэт.
