– Экий мастодонт…
– Это не «Шнайдер» и не «Сен-Шамон», – уверенно сказал Дирк. – Даже я это вижу.
– Что-то новое, – осторожно подтвердил снайпер. – Таких зверей я прежде не бил. Какая-то французская новинка.
– Как по-твоему, каков он в высоту?
– Три с половиной – четыре метра. Отличная мишень.
– Твой оптимизм не очень-то заразителен.
– Это оттого, что он ни на чем не основан, – вздохнул Херцог. – Я не могу на глаз определить толщину его лобовой брони, но мне отчего-то кажется, что противотанковые ружья для него не опаснее комаров.
– Можно перебить ему траки.
– Не так-то это просто, Дирк. Но все равно я постараюсь добыть его шкуру, чтобы ты мог украсить ею свой штаб. Я оставлю его на закуску, если ты не возражаешь. Сейчас меня больше интересует пехота. Конечно, это не настоящая охота, то же самое, что пострелять глупых перепелок перед настоящим делом. Но мне нужно пристрелять ружье. Влажность и направление ветра подчас играют с прицелом злые шутки…
Прицел на обычных противотанковых ружьях был размечен на пятьсот метров. Это не удовлетворяло «Веселых Висельников», оттого их прицелы маркировались до двух тысяч. И теперь Херцог терпеливо ждал, когда наступающие цепи, делающиеся все четче и зримее, пересекут невидимую черту.
– Доспехи, – сказал Дирк, когда от этой черты французов отделяло около ста метров. – Они надели панцири вроде наших.
– Не преграда для бронебойных пуль.
– Шлема, поножи… Выглядит аляповато, но практично. Если это станет модным, скоро мы, друг мой, будем даже в траншеях ощущать себя как в битве при Айзенкуре. Гремят доспехи, покачиваются плюмажи, оруженосцы заряжают винтовки…
Тяжелый «маузер» Херцога выплюнул длинный оранжевый язык пламени. Давление пороховых газов в стволе было столь высоко, что вокруг дульного среза поднялось облако пыли. Обычного человека отдача противотанкового ружья могла лишить сознания, но Херцог лишь едва заметно вздрогнул.
– Есть! – сказал Дирк.
Одна из фигур пропала. Легко и беззвучно, как крошечная мишень в деревенском тире, снесенная свинцовой пулькой.
– Немного уводит влево, – недовольно заметил Херцог, – но для того француза это уже не играет особой роли. Его внутренности сейчас валяются в десяти шагах позади.
– Не трать патроны. Еще километр, и ими займутся пулеметчики Клейна.
– О, я взял с запасом. Мои стрелки тоже не будут скучать. Ты еще спасибо скажешь, что мое отделение оказалось в твоих краях.
Еще три или четыре фигуры пропали. Противотанковые ружья хлопали изредка, но с каждым хлопком исчезало по французу. Мертвецы Херцога работали без спешки, и работали отлично. К тому моменту, когда пехотные цепи миновали отметку в полтора километра, французы не досчитывались уже десятка солдат.
Тут Дирк увидел нечто такое, что заставило его удивиться:
– Херцог, после твоих попаданий остаются раненые?
– Смеешься, унтер? Если такая пуля попадает в руку, она отрывает ее по самое плечо. А мои ребята садят точно посередке, как на стрельбище. От такого гостинца не спасет даже взвод лебенсмейстеров.
– Я тоже так думал. Но только что я самолично видел француза, который поднялся и побежал дальше.
Херцог рассмеялся:
– Нет, после моих пуль не поднимаются. Наверное, тебе показалось. В этом аду немудрено быть одураченным своими собственными глазами.
– Один раз могло и показаться. Но я вижу уже третьего.
– Это ружье не оставляет подранков.
– Минутой раньше я сам бы поручился за это. Но сейчас я вижу французов, которые встают на ноги и продолжают бежать в атаку.
– Возможно, они ловят чьи-то другие пули, – подумав, сказал Херцог. – Обычные винтовочные или…
– Только что на моих глазах твой выстрел отбросил парня в доспехе шагов на пять. Он несколько секунд лежал без движения, потом поднялся и побежал вперед как ни в чем не бывало. Глянь сам. Четвертый справа. У него в кирасе дыра.
Херцог уставился на «цейс», как на снаряженную мину.
– Чертовщина какая… Готов поклясться, я и в самом деле попал ему в живот.
– А теперь он бежит.
– Это невозможно.
– Я знаю.
Французы наступали быстро. Без отдыха, не пытаясь залегать, перли, как заведенные. Как если бы огромный вес доспехов ничуть не мешал им. Дирк знал, что и выдающегося здоровяка с подобным весом, даже без учета обычной в таком случае выкладки, хватило бы ненадолго. Перерытое воронками поле, похожее на срезанный муравейник, не располагает к легким прогулкам. Приходится карабкаться по осыпающейся земле, нырять в воронки, забираться на холмы, подтягивать отстающих товарищей.
Винтовка с подсумками, фляга, саперная лопатка и ручные гранаты начинают казаться отлитыми из свинца, стоит только пробежать полста метров. Эти же отмахали полтора километра и не проявляли никаких признаков усталости. Не пытались залегать. То ли французские магильеры открыли новый секрет, как вдыхать в человеческое тело огромный запас сил, то ли…
Ответ был очевиден. Взглянув в лицо Херцогу, Дирк понял, что и снайперу этот ответ известен.
Первая пехотная цепь французов встретила на своем пути разрозненные остатки какого-то из взводов фон Мердера. Эти пехотинцы оказались среди самых везучих или, что более вероятно, самых опытных. Они залегли, как только началась стрельба, а так как двигались они в замыкающих порядках, это спасло им жизни. Или лишь отсрочило свидание с Госпожой. Наступающих французов оборванные пехотинцы, вгрызшиеся в землю, оглохшие от канонады и задыхающиеся от дыма, встретили нестройным винтовочным залпом.
Французы ударили в штыки.
Глава 9
Злость? Нет, не было злости. К концу третьего дня вообще ничего не было, даже жажды. Помню, в ста ярдах от нашей траншеи лежали два солдата, наш и германский. Сойдясь в рукопашном бою, они пронзили друг друга штыками, да так оба и упали. Иногда я смотрел на этих мертвецов, почти нежно обнимающих друг друга, и думал – черт возьми, мы, живые, с такой ненавистью уничтожаем сами себя, а мертвецы так спокойны и миролюбивы. Может, вся злость в мире именно от нас, живых? Жуткие были мысли, да.
Лесли Брайан, «Вими-Ридж»
Во фронтовых газетах штыковая атака часто описывается в тонах жутковатых, но возвышенных, оставляющих место нотке той легкой фронтовой романтики, которую так ненавидят в окопах. «Утреннее солнце отразилось на сотнях поднятых штыков, и первая шеренга солдат замерла, обратившись незыблемою твердью, сплошною гранитной стеной. Трижды враг ударял в эту стену и трижды откатывался, обессиленный. Без промаха разили стальные штыки, терзая плоть врага, орошая землю алым, и каждый немецкий солдат недрогнувшей рукой направлял свое оружие, вкладывая в сокрушительный удар свое беззаветное мужество, свою бескрайнюю отвагу, свой не знающий поражений дух. На исходе третьего часа боя окрасившиеся красным штыки наконец воткнулись в землю, напитав ее чужой кровью. Враг бежал».
