— Возможно, господин лебенсмейстер, — голос Гринберга показался Виттерштейну удивительно безжизненным, — Возможно. Но прежде, чем вы продолжите операцию, я настоятельно советую вам взглянуть на это.
Виттерштейн раздраженно обернулся от операционного стола. Гринберг держал в руках листок грязно-белой бумаги, который, судя по всему, вытащил из кармана тоттмейстерского кителя. Обычный листок из тех, что носят в планшетных сумках офицеры — какое-нибудь донесение или депеша, Виттерштейн мало интересовался военной формалистикой.
— Если вы думаете, что у меня есть время читать корреспонденцию, когда на столе умирает человек…
— Взгляните.
Гринберг сказал это таким тоном, что Виттерштейн, забыв про раздражение, взял листок. Несколько отбитых на печатной машинке строк, смазанных, как бывает с депешами, которые сложили и долго носили в кармане. «…предписано совершить…», «приказываю на месте начать», «по результатам мобилизационных действий…». Что за чертовщина?
Уставший взгляд Виттерштейна скользнул в самый верх листа и резком электрическом свете разглядел то, что сразу показалось странным, но не сразу дошло до мозга. Вместо коронованного кайзеровского орла бумагу украшало другое изображение. Две скрещенные кости, старый флибустьерский символ. Но под ними располагалось лаконичное: «Орден Тоттмейстеров. Западный оперативный штаб».
— Приказ какой-то, — буркнул Виттерштейн, уже испытывая отвращение к документу, — Чего вы от меня хотите, доктор Гринберг?
— Да прочитайте же! Читайте его!
Виттерштейн стал читать. Поплывшие угольные строки с острыми углами походили на запчасти пулемета, сложенные в хаотическом порядке. Смысл впитывался в мозг медленно, точно тот был обложен проспиртованной ватой.
«С получением данного приказа предлагается вам немедленно направиться в расположение двести пятого пехотного полка в пяти километрах от Монса. В связи с тем, что полку предписано совершить контратаку на укрепленные английские позиции, вероятность захвата которых оценивается как минимальная, приказываю на месте начать формирование штурмовой роты Чумного Легиона численностью до двухсот единиц под вашим руководством, используя новообразованный ресурс. По результатам мобилизационных действий немедленно известить Оперативный штаб шифрограммой или же с помощью люфтмейстера надлежащего уровня доступа…»
Гринберг сам походил на мертвеца — глаза мгновенно запали, но внутри них зажегся огонек сродни дрожащему огоньку солдатской керосиновой лампы.
— Вы поняли, господин лебенсмейстер? Вот его работа. Наш полк отправили на штурм с «минимальной вероятностью»! А его прислали подбирать себе мертвецов! Формировать свою гнилую гвардию из тех, кто полег сегодня! Вот он кто такой! Падальщик! Смертоед!
Виттерштейн скомкал листок. Непроизвольно вышло, просто пальцы сомкнуло в спазме.
— Вы имеете в виду, что вот так вот… Позвольте… — как душно тут, под землей, как отвратительно пахнет, — Что они вот так вот… Намеренно…
— Да, господин лебенсмейстер, вот так вот. Намеренно. Цинично. Сознательно. Они послали сотни человек на убой. На английские пулеметы. Не для того, чтобы они захватили рубежи. А для того, чтоб дать корм вот этим… — Гринберг с ненавистью взглянул на умирающего тоттмейстера, — Это их мертвецкая мобилизация!
Виттерштейн прижал руку к груди. Собственное сердце билось неуверенно и слабо, как умирающая на препарационном стекле лягушка.
— Чудовищно, — пробормотал Виттерштейн, растерянно глядя на Гринберга, — Но ведь это что-то невообразимое… Ресурс? «Используя новообразованный ресурс»?
— Вот он, — безжалостно сказал Гринберг, указывая на мертвых, сложенных в углу блиндажа, — Вот их ресурс. Новообразованный, свежий. Наилучшего качества. Первая категория. И сегодня люди там, наверху, пошли в бой не ради победы. Даже не ради Германии, полагаю. А для того, чтоб обеспечить господам смертоедам тот самый драгоценный ресурс. Что ж, господин лебенсмейстер, теперь я готов продолжать операцию. На чем мы остановились?..
Виттерштейн отшвырнул бумажный клочок в сторону, с отвращением, как ком ампутированной ткани. В груди проползла тяжелая колючая боль, змеиными кольцами сдавившая внутренности. Сухожилия рук зазвенели, точно по ним пустили ток. Наверх бы… Выбраться из этого крысиного угла, увидеть снова небо. Как тяжело находиться тут, где со всех сторон земля. Чувствуешь себя уже похороненным. Впрочем, к черту такие мысли. Неврастения, вот что это такое. Вы неврастеник, дорогой господин лебенсмейстер!..
— Готов продолжать операцию, — повторил Гринберг ровным голосом. Слишком ровным, чтобы быть искренним.
— Не надо, — хрипло сказал ему Виттерштейн, стараясь не смотреть в глаза, — Пациент уже мертв. Операция не требуется.
— Так точно, мертв.
— Скончался от повреждения печени и внутренних кровотечений.
— Так и запишу.
Виттерштейн чувствовал пульс умирающего тоттмейстера так явственно, словно держал руку у того на шее. Упрямый, неровный, слабый, но все-таки пульс. Механические подрагивания чужого сердца. Совершенно, должно быть, нечеловеческого, но продолжающего сокращаться, толкая ядовитую кровь по венам.
«Ничего, — сказал Виттерштейн сам себе, бессмысленно глядя на тело, — Сейчас это прекратится. Еще минут пять, должно быть, вон, сколько крови натекло… Темная кровь, это хорошо. Значит, недолго. Но что же делать дальше? Положить умирающего к остывшим телам мертвецов, чтобы он среди них испустил дыхание? Господи, как это противно, мерзко. Но что же тогда? Может, самому?.. В сущности, ничего сложного. Просто мысленно пережать несколько артерий. Практика на уровне второго курса. Легкие прикосновения вот тут, в районе шеи, а для надежности можно и в мозгу, вот эту вот беспокойную жилку…»
В ушах зашумело. Виттерштейн деревянными руками оттолкнулся от операционного стола. Мысленное прикосновение пропало лишь спустя несколько секунд, оттого, даже отойдя от тоттмейстера, он чувствовал некоторое время под пальцами его мягкие пульсирующие артерии. Он едва не сделал это. В последнюю секунду какой-то безотчетный импульс помешал.
«А что разницы? — подумал он тоскливо, — Так ты убийца, а так — палач. Не все ли равно, в сущности, для того, кто поклялся спасать человеческие жизни?».
Сейчас не должно быть места слабости. Он, Ульрих Виттерштейн, господин лебенсмейстер, не имеет права на слабость. Он должен быть холодным и твердым, как ланцет, вскрывающий гнойный нарыв, как…
Блиндаж тряхнуло, с потолка посыпалась земля, свет несколько раз мигнул. Грохот пришел позже и навалился с такой силой, что Виттерштейн рефлекторно сжался и даже присел — возникло ощущение, что сейчас на голову посыплются бревна перекрытий, сломанные, как гнилые спички…
Сестра милосердия испуганно вскрикнула, а Гринберг пробормотал:
— Близко ударило. Что же эти чертовы англичане, сквозь землю видят?..
— Могут и сквозь землю, — сказал, отплевываясь от соленой земляной пыли, Виттерштейн.
