Это не произвело никакого впечатления на Руди. Он не был жесток, он просто не делал разницы между тем, кого сжигать. Ему было все равно, что отдать яростному пламени — деревянное полено или человека. Он выполнял свою работу, бесхитростно и спокойно. Это было очень ответственное чудовище, которое никогда не допускало ничего личного.
Красный Руди стал моим живым проклятьем. Я был ослеплен его чудовищной натурой, которую он даже не пытался скрыть, тем, как спокойно он относится к своему заданию. Что-то вроде слепоты мотылька, сужающего спираль вокруг полыхающего огня. Я не мог представить, что человек способен на что-то подобное, что чужая боль не вызывает в нем ни садистского восторга, ни душевной муки. Мне казалось, что Руди скрывает в себе какую-то загадку, которую мне непременно надо разгадать.
Неподалеку от блиндажа ухнул очередной снаряд, с такой силой, что пол под ногами подпрыгнул, едва не опрокинув и замерзших людей и печку. Но в этот раз никто даже не выругался.
— Эге, — пробормотал Герстель, потирая узкий подбородок, — Кажется, в шестую траншею влетело. Придется завтра откапывать. А земля нынче как бетон… Простите, сбился с мысли. Хотел рассказать вам про город.
В городе воцарилась отвратительная атмосфера. Он был засыпан пеплом. Мелким человеческим пеплом. Пепел лип к брусчатке мостовой и зданиям, к фонарным столбам и водосточным трубам, к тротуарам и тумбам. Пехотинцы собирали его лопатами, как только затихал последний язык пламени, тщащийся добыть немного пищи, и выбрасывали в реку, но тщетно. Сколько бы пепла они ни убирали, его делалось все больше. Достаточно было прикоснуться к стене, чтоб на ладони образовался угольно-черный отпечаток. Выжившие дышали пеплом. Пепел невесомо парил в воздухе, отчего казалось, что над городом постоянно идет черный снег. Стоило высморкаться в платок, и тот чернел — потому что пепел был уже внутри нас. Проклятый черный снег проник даже в наши легкие, испачкав их изнутри. Мы дышали тем, что когда-то было людьми.
И запах. Я вставлял в ноздри шарики, смоченные карболкой, но все равно ощущал запах, который проник в город и завладел им от погребов до церковной колокольни. Запах паленого мяса. Никогда он еще не был столь омерзителен. Я ощущал его постоянно, днем и ночью, и задыхался от него. Жирный и сладкий запах, проникающий в каждую щель.
Чудовище медленно пожирало город. Смертоносный яд был уже впрыснут в вены, а мышцы парализованы. Он превратился в проклятую землю, наполненную болью и пеплом настолько, что, казалось, здесь уже никогда ничего не вырастет. Люди сделались похожи на перепуганных птиц, боящихся показаться кому-нибудь на глазах. Но каждый день их вновь тащили на площадь. Некоторые пытались бежать, но тщетно — городок был окружен со всей армейской обстоятельностью, тех, кто хотел его покинуть, встречали пулеметы.
Мне кажется, и оберст тоже был загипнотизирован тем, что там происходило. Он наблюдал за тем, как Руди сжигает людей почти без эмоций. Быть может, его тоже парализовала та чудовищная красота превращения человека в летучий пепел, в золу между камней. А может, он тоже пытался разгадать загадку чудовища, пугающую в своей простоте.
Все это воздействовало на меня разрушающе. Я почти перестал спать. А если мне удавалось провалиться в зловонную трясину сна, я выныривал из нее через считанные минуты, задыхаясь от ужаса. Ночные кошмары терзали меня, как пламя терзает привязанного к столбу грешника. Они рвали мою душу в кровоточащие лоскуты. Я просыпался, холодный, как ледяная статуя, и в полумраке мне казалось, что ладони мои испачканы пеплом. Он был чудовищем, но кем был я? Слугой чудовища? Коллегой? Или жертвой?
Французский фойрмейстер, несомненно, был не менее безумен, чем Красный Руди. Он не бежал и не бросил своей охоты, на которую Руди отвечал безжалостно и обстоятельно.
Как и прежде, не проходило недели без того, чтоб несколько германских солдат не превратилось в пепел. Более того, подобные случаи все учащались. Это не смущало Руди. Лишенный воображения, он не мог даже представить, что эта битва, среди корчащегося в агонии и засыпанного пеплом города, может кончиться не в его пользу.
«Осталось немного, — уверял он, беззаботно пуская кольца дыма, от одного вида которых у меня стискивало нутро, — Скоро его выдадут, не сомневайтесь. Городок, конечно, упрямый, но шансов у него, будем откровенны, попросту нет. Наберемся терпения, приятель».
Чудовище. Равнодушное, не знающее сомнений, чудовище. Мне кажется, мы все превращались в чудовищ. Мы задыхались в пепле из заживо сожженных людей, а вокруг нас был скорчившийся от страха город. Мы сходили с ума, ощущая с утра до ночи запах паленого мяса, который был везде. И мне было хуже прочих. Я слишком много времени провел в обществе Руди. Я пропадал, я тонул. Я пытался понять его, разгадать его секрет, как можно сохранять внешнее сходство с человеком, если внутри тебя постоянно горит адское пламя, но слишком поздно понял, что сам угодил в западню. Руди стал не просто моим чудовищем, он стал моим проклятием. Огнем, терзающим мое тело изнутри.
Я наблюдал за тем, как он режет столовым ножом отбивную, как набирает толстыми пальцами соль из захватанной солонки. Как, довольно улыбаясь в усы, набивает своим вонючим табаком трубку. Его не терзали муки совести, он не ощущал во рту привкуса от десятков сожженных им людей. Как я уже говорил, это было очень обстоятельное и спокойное чудовище. Знающее себе цену.
И я понял, что больше не выдержу. В моих венах текла отравленная кровь. Я не спал несколько дней подряд. Я дышал пеплом мертвых людей и постоянно ощущал на зубах пепел, который от них остался. Я, опытный фронтовой фойрмейстер, ощущал, что совершенно теряю над собой контроль, что еще немного, и чудовище поглотит меня без остатка. Нервы мои походили на оплавленную решетку, а стоило закрыть глаза, как меня слепил оранжевый отблеск — пожирающее людей пламя.
И я понял, что есть лишь единственный способ сохранить рассудок, сберечь душу, которая уже подернулась по краям тленом. Надо уничтожить чудовище. Стереть его с лица земли.
Мне надо убить Красного Руди.
Герстель произнес это спокойно и буднично, без всякого чувства. Тем же тоном, что прежде говорил про засыпанную траншею. Он сделал небольшую паузу, точно ожидал чьего-то вопроса, но вопросов не последовало. Он передернул плечами, будто от холода, но мне показалось, что как раз холода он сейчас не испытывал.
Герстель улыбнулся сухой и неискренней улыбкой. Было видно, что ему в тягость находиться среди нас. С его приходом в сыром нутре блиндажа поселилось что-то еще, кроме холода. Что-то, с чем никто из присутствующих не хотел бы остаться наедине.
— Не стану лгать, что мысль эта пришла мне в голову под влиянием ненависти. К тому моменту я уже был слишком сильно отравлен. Близость чудовища стерла обычные человеческие чувства. Я не испытывал ненависти к Руди. Я лишь хотел, чтобы все закончилось. И неважно, чем. Вполне может быть, что чудовища бессмертны. Что мне не под силу убить его. Но я знал, что должен попытаться. К тому моменту я сам находился на грани безумия. Крики, пепел, бессонница… Я бродил по городу, как сумасшедший, никого не узнавая. На моих подошвах всегда был пепел. Жирный растертый пепел человеческих тел.
