— А мы?
Глупый вопрос. Взглянув друг другу в глаза — шестеро человек в запертой комнате — мы и так знали ответ. Он витал между нами с самого начала, но только Гольц решился задать его вслух. Впрочем, для меня этот вопрос уже не имел значения.
— Его Величество кайзер Вильгельм Второй освобождает все магильерские Ордена от своих обязанностей, а их гроссмейстеров от личной клятвы. Магильерский совет при Генеральном штабе с этого момента также считается распущенным.
Это означало, что нас больше нет.
— А магильеры?
— Их больше не существует.
Вот так все и закончилось. И хоть мы знали, что закончится все именно так, в этом самом кабинете, в обрамлении грязных ноябрьских сумерек, решающее известие оставило нас почти равнодушными. Не было ни проклятий, ни отчаянья. Комедия слишком затянулась, Хандлозер был прав, и вот теперь она закончена. Но зрители слишком устали, и актерам едва ли сорвать апплодисмент.
— Это ужасно, — сказал Кройц приглушенно. Самый старый из нас, почтенный гросс-штейнмейстер, чьи седины всегда казались мне вкраплениями мраморной породы в гранит, он единственный попытался хоть как-то отобразить чувства, — Но я рад, что кайзер в безопасности. Если бы социалисты его настигли… Будьте уверены, господа, его участь была бы решена. Палачи Эберта
[24] не стали бы с ним церемониться. Он метит в новые Робеспьеры.
— Им хватит еды, — сказал я резко, — Подумайте лучше о нас. Кто мы теперь? Гроссмейстеры несуществующих Орденов? Опоры пустого трона?
— Мы магильеры, Витцель, — сказал Кройц с деланным достоинством, от которого меня передернуло, — Неужели этого мало?
— Вы слышали Людендорфа. Магильеров больше не существует. Значит, и нас больше не существует. Вы ведь знаете, что это означает?
Он знал. Мы все знали.
Возможно, оттого и оказались сейчас здесь. Страх согнал нас вместе, как зверей. Возможно, когда-то мы выглядели грозными и сильными зверьми. Но страх изменил нас. Теперь мы просто псы, забившиеся в подвал при звуках бомбежки, скулим и прячем покрытые свалявшейся шерстью бока. Гадостное зрелище, но без него нельзя.
Я ведь и сам здесь почему-то оказался. Как гросс-люфтмейстер Келлер, молодой, но с дергающимся, как у старика, взглядом. Как гросс-штейнмейстер Кройц, бессмысленно крутящий гербовую пуговицу дрожащими тонкими пальцами. Как гросс-фойрмейстер Гольц, с отвращением глядящий на зажатую в кулаке папиросу. Как Хандлозер, который выглядит неопрятным стариканом даже в выглаженном магильерском мундире. Как Линдеман, проклятая чумная крыса Линдеман, гросс-тоттмейстер Его Императорского Величества, главный его могильщик.
Я ведь мог не поехать. Какой смысл являться на совещание Магильерского совета при Генеральном штабе, когда война уже закончилась? Обсуждать, как превратить озверевшие орды вчерашних пехотинцев в стройные шеренги и продолжить наступление на Париж? Смешно. Может, как обеспечить снабжение снарядами разложенные падальщиками-социалистами части? Как запустить мертвые заводы? Здесь бесполезны силы магильеров. Даже если мне подчинится весь мировой океан, я не смогу затушить гудящее пламя, выбравшееся на поверхность. И никто из нас не может.
Страна тронута трупным окоченением, она мертва, как слуги Линдемана, ее нервы потеряли чувствительность, а члены больше не управляются. Что мы делаем здесь, в окружении смердящих некрозных тканей? Неужели нельзя обойтись без этого отвратительного последнего ритуала?
От накатившей тоски сжало холодной рукой сердце. Мог ведь не ехать. Послать к чертовой матери посыльного Людендорфа или сказаться больным. Всем плевать. А потом… План был подготовлен загодя. Я всегда все планировал загодя, как морские баталии, даже мысленный список действий составил. Бумаги из сейфа уже приведены в порядок, только убрать их, да спрятать ключ. Сейф откроют, конечно. Может, бумаги даже сожгут на площади, как обычно бывает при бунтах, да и все равно, если честно. Нет там ничего ценного, лишь стопка полнящихся жалкой и суетливой чепухой листов. Даже лучше, если сожгут.
Жена и дочь в надежном месте. Молодец, хоть что-то успел. Там до них не дотянутся. Это главное. Отпустить прислугу и личную охрану из вассермейстеров, это тоже уже решено. Только древнегерманские варвары считали, что путешествовать на тот свет лучше свитой. Меня же одиночество не тяготит. А потом… Все уже спланировано. Загодя подготовлена бутылочка хорошего вина, в кобуре лежит заряженный пистолет. Никаких записок напоследок — пошлость. Все обстоятельно и спокойно, как подобает если не магильеру, то мужчине.
Но ничего этого я не сделал. Вызвал личный автомобиль и поехал на совещание уже не существующего Совета. Зачем? Теперь уже и сам не знаю. Может, тело просто подчинилось рефлексу. А может, это страх вышвырнул меня из дома, из моего несбывшегося смертного ложа, в общество других трясущихся стариков. Страх сгоняет в кучу всех зверей. В обществе себе подобных им кажется, что страха можно не замечать.
Тревожный быстрый стук в дверь рассыпал мои мысли. В кабинет вошел молодой лейтенант, кажется, начальник охраны штаба. Торопливо козырнул сидящим за столом магильерам и повернулся всем корпусом к Людендорфу:
— Господин генерал! Ситуация на улице ухудшается.
— Должно быть, собирается дождь, — легкомысленно улыбнулся гросс-фойрмейстер Гольц. Мы знали, какой ценой ему далась эта улыбка.
— Докладывайте, лейтенант! — отрывисто приказал Людендорф.
Кайзерская косточка. Раритет. Наследие ушедшей минуту назад эпохи. Все еще делает вид, будто погоны и звания что-то значат. Губы у него упрямо стиснуты и, кажется, не дрожат. Впрочем, что с него взять? Он-то, может, и выкарабкается. Он всего лишь заместитель начальника штаба, даже не магильер. И в армии его, кажется, любят. По крайней мере, не вышвырнут из окна на мостовую, как мешок с тряпьем, когда все начнется.
В том, что начнется все очень скоро, я не сомневался.
— Все больше людей собирается вокруг здания. По моим оценкам, не менее тысячи, и это не считая окрестных улиц. Много дезертировавших солдат, и есть вооруженные. Кричат, разжигают костры. Выковыривают брусчатку. От завода подошли рабочие-социалисты.
Людендорф даже не изменился в лице. За это я его уважал.
— Спасибо, лейтенант. Вы свободны.
Но тот, побледнев от собственной дерзости, остался стоять на месте.
— Господин генерал…
— Что вам?
— У меня внизу два отделения при двух пулеметах.
Голос молодого лейтенанта прозвучал как мольба. Людендорф — каменный старик — взглянул на него презрительно, как на запаниковавшего при первом артналете мальчишку.
— Вы свободны, — веско повторил он, — Будьте любезны обеспечивать охрану здания вплоть до дальнейших распоряжений. Все провокации пресекать. На стрельбу отвечать, но в меру.
