Келлер, педант и выскочка, вдруг напрягся, глаза закатились. Судя по всему, принял «мыслетелеграмму» по своему воздушному каналу. Обычно для этого у него был адъютант, но тут, видимо, что-то особой важности.
— Какие новости? — спросил я, через силу раздвигая немеющие губы в улыбке, — Социалисты приносят нам извинения и покорнейше просят присоединиться к ним, приняв чины революционных товарищей магильеров?
Но Келлер был не склонен шутить. Обычно подтянутый, молодцеватый, ясноглазый, он оплывал на глазах. Словно из него выходил весь воздух, оставляя бесцветную оболочку.
— Казармы, — только и сказал он.
— Что такое с казармами?
— Они осадили казармы Ордена под городом. Там двести курсантов-люфтмейстеров. У них нет даже винтовок. Двести вчерашних гимназистов, не способных и ветер поднять. Зажали их, как щенят, собираются громить «магильерское отродье». Их там передавят всех к чертям… Угрожают жечь живьем. Я поеду.
— Сидите! — буркнул я зло, — Поздно.
— Поеду.
Келлер резко поднялся, судорожно оправил портупею. Глаза заблестели лихорадочным болезненным блеском, как у тифозного.
— Вы до них даже не доберетесь, Альфред. Перехватят по пути. Город в их руках. А если и доберетесь, что толку?
— Не знаю. Не мешайте мне. Свяжусь с вами, если доберусь до казарм.
— Конечно, Келлер, обязательно свяжитесь с нами, — Кройц отвел глаза, — Немедленно доложите.
— Конечно. Господа!..
Келлер вытянулся, дрожащий и бледный. Он уже принял свою судьбу. Оказался смелее нас.
— Да хранит вас Бог, Альфред, — сказал на прощание за всех нас Людендорф.
Людендорф — мудрый старик. В нет и крупицы магильерского дара, но он первым понял, к чему идет. Еще вчера разогнал всех — штабных офицеров, армейских инспекторов, телеграфистов, машинисток, всю обслугу. Оставил только взвод охраны. И сам остался.
Келлер вышел, прямой как спица. Несколькими минутами позже на улице начался переполох. Выстрелы затрещали, теперь уже перемежающиеся гулкими винтовочными хлопками, кто-то пронзительно закричал, застучал размеренно и жутко пулемет. Я хотел сказать что-то оптимистическое, но не смог, лишь беспомощно улыбнулся.
— Зря он поехал, — с досадой сказал Гольц, и разломал пополам свою так и не подожженную папиросу, — И сам не доедет, и нас погубит. Он даже из города не выберется. Вздернут на первом же фонаре. Мальчишка.
Стекла в кабинете тревожно загудели — по улицам, окружающим штаб, вдруг пронесся порыв резкого ветра, злого даже по ноябрьским меркам. Где-то посыпалось из рамы разбитое стекло, затрещала крыша. На улице закричали десятки голосов, и голоса эти слились в единую мутную волну, проникнутую ужасом и ненавистью. Судя по всему, вступила в бой свита Келлера. Я не знал, что они делали. Пытались ли удержать воздушным потоком прущих на них обезумевших людей или принялись уже бить на поражение, заставляя головы лопаться от чудовищного давления. Можно было подойти к окну, чтоб взглянуть, что творится снаружи, но я не смог. Прирос к своему креслу. Ледяные реки на моей спине чертили под кителем причудливую карту.
Что-то взорвалось под окнами, возможно, ручная граната. От ее грохота тревожно заныли внутренности. Выстрелы стучали уже не переставая. С улиц били винтовки, им сердито, короткими очередями, отвечал пулемет. За выстрелами нельзя было разобрать криков. На моих глазах пуля ударила в верхний край рамы и оставила глубокую борозду на потолке, непоправимо испортив изящную узорчатую лепнину. Вниз, на заваленный картами стол, посыпалась невесомая алебастровая пыль.
— По окнам бьют, — тихо сказал Людендорф, — К окнам не подходите.
— Теперь уж все, — отозвался Гольц, тоже тихо, подавленно, — Началось.
— Господа, слушайте… Постойте.
Гросс-штейнмейстер Кройц потирал колени, взгляд прыгал по лицам, точно пытаясь что-то нащупать.
— Что?
— Это ведь безумие, глупость… — забормотал Кройц голосом то сердитым, то жалобным, — Бессмыслица. Они не станут нас казнить, конечно. Они социалисты, но они же разумные люди. Мы не в ответе за кайзера и его идейки. Ведь так? Мы, в сущности, сами были заложниками его воли! За это не полагается казнь. Да, я понимаю, новое время, новые порядки, я даже готов согласиться… Мы…. Мы все понимаем, с чем пришлось столкнуться немецкому народу. Надо выйти на улицу. Смело, не как пленники, а как офицеры, гроссмейстеры. Пусть арестуют. Конечно же, сразу арестуют, но это пустяк, это, в сущности, даже ерунда, что арестуют. Посадят в какой-нибудь замок лет на десять… Новой власти не нужны бессмысленные жертвы.
Все отводили от него взгляд. Это было жалко. Даже омерзительно. Взгляд Кройца все метался от одного магильера к другому, но нигде не мог найти опоры. И это отражалось в голосе.
— Мы всего лишь служили своей стране! Они это прекрасно понимают. Да, есть враги, у всех нас есть враги, но мы никогда…
Наконец не выдержал даже Хандлозер.
— Заткнитесь! — бросил он с искренним презрением, — Бога ради, заткнитесь, Отто!
Хандлозер походил на старого сердитого бульдога. Ни капли элегантности, ни грамма аристократизма, лишь тяжелая, ходящая из стороны в сторону челюсть да тронутые желтизной глаза, сердито глядящие из-под неряшливых клочковатых бровей. Говорят, он оперировал еще при Железном Канцлере. Вполне возможно. У него всегда был сварливый нрав старого фельдфебеля, не соответствующий его чину и положению.
Часом ранее этого бы хватило. Но теперь Кройц уже не принадлежал себе. Он принадлежал страху.
— Мы должны пойти под суд! — воскликнул он, — Это будет справедливо! Я согласен! Но они не могут нас линчевать. Это нелепо. Я полагаю, мы должны дождаться делегации и объявить наши ус…
— Никто не будет нас судить, — сказал я.
Кройц поднял на меня по-стариковски влажный взгляд.
— Мы не преступники! Мы магильеры. Солдаты Германии.
— Значит, полагаете, мы достойны снисхождения?
— Да. Конечно. Возможно, не все из нас. Некоторые, конечно же, должны понести… Я имею в виду, возможно, кто-то из нас…
Линдеман молча улыбнулся. От улыбки Главного Могильщика кайзера у меня по позвоночнику прошел холодок, хотя ничего пугающего в ней не было. Просто усталая улыбка маленького, ничем не примечательного, человека. Но я на миг ощутил себя в тени огромной могильной плиты.
— Спасибо, — тихо сказал гросс-тоттмейстер Линдеман, — Я польщен.
Кройц смутился, насколько это было возможно в его состоянии.
— Простите, Георг, я совсем не имел в виду, что…
— Все в порядке. Я не рассчитывал на снисхождение, когда формировал мертвецкие части. Не рассчитываю и сейчас. Меня не простит ни одна власть, какая бы ни установилась. Я это сознаю.
