За месяц потеряли уже троих. Эриха сбил француз во время разведки. Его самолет упал на нейтральной полосе и пехотинцы две ночи подряд пытались вытащить из-под обломков полумертвого пилота. Но каждый раз, когда они начинали его вытаскивать, он кричал — и французы открывали огонь. Когда его наконец вытащили, Эрих уже начал разлагаться.
Яна по ошибке подбил свой зенитный расчет. Он возвращался в сумерках, и пулеметчики не успели рассмотреть опознавательных знаков, ударили из всех стволов. Одно утешение — умер, кажется, мгновенно. Уве зацепило прямо на аэродроме шальным осколком.
Самое страшное мне видится даже не в том, что все это — предсмертная агония, предваряющая поражение. А в том, что с каждым днем я отношусь к ней все безразличнее. Кажется, фронт сделал из меня законченного эгоиста.
И к черту. Пойду искать сапоги — на дворе уже хлюпает и скоро вновь начнется грязь.
12 сентября 1918
Переполох в курятнике — явление генерал-майора со свитой. Сейчас, вспоминая этот исполненный фарса ритуал, я сжимаю кулаки от злости, а несколькими часами ранее думал лишь о том, как бы не засмеяться. У господина генерал-майора были эмблемы люфтмейстера на форме, новенькие и блестящие. Неудивительно — большие чины от авиации сплошь члены Ордена. Интересно, сможет ли этот жирдяй оторвать от земли хотя бы желудь?..
Тилль выстроил на аэродроме всех пилотов — получилось девять одиноких тощих фигур. Потрепанная форма, висящая на нас мешками, едва ли подобает ястребам кайзера, оберегающим покой Германии, скорее мы выглядим скопищем оборванцев, но господин генерал-майор взирает на нас именно так.
— Горжусь вами, — говорит он сквозь густые усы, и верно, в его взгляде — отеческая гордость, — Вы — наши герои! Пока вы здесь, противник не сможет нести бомбы на германскую землю!
Он извергает из себя короткую, но прочувствованную речь. Если от газетных статей несет некрозом, эта речь исторгает из себя аромат разворошенного конского кладбища. Но в тот момент нам с Леманном ужасно смешно, и мы даже не глядим друг на друга, чтоб случайно не прыснуть в строю. Под конец господин генерал-майор отколол еще один номер — пожал руку Леманну и поблагодарил его за верную службу. Должно быть, он перепутал нас между собой — у меня-то на девять самолетов записано больше! Впрочем, мы бы и сами могли перепутать друг друга в зеркале. Оба тощие, бледные, с наспех уложенными волосами и злым огоньком в глазах.
Постскриптум: [приписка сделана наспех, почерк неровный, бумага заляпана стеариновыми кляксами] Воистину, день чудес. Оберст Тилль, который за все три года в нашей эскадрильи не выпил и рюмки вермута, сегодня вечером, после отъезда генерал-майора, изволил напиться. Точнее даже, надраться в хлам, если такое позволено говорить о высших чинах.
Когда я наткнулся на него возле штаба (пытался раздобыть новый комплект карт), он уже достиг стадии превращения человеческого создания в неодушевленный предмет — опираясь на грубо сколоченный стол, глядел на закат невидящими глазами и что-то бормотал. Взгляд тяжелый, влажный, как у умирающего пса. Я попытался его увести, но он не дался, а весу в нем, как в полковой пушке.
— Г-герман… — сказал он, пошатываясь, пьяно вглядываясь в мое лицо, — Ты хороший пилот. Послушай, что я хочу тебе сказать…
Он долго нес ту чушь, которую обыкновенно несут смертельно-пьяные люди. Я терпеливо ждал, когда он выговорится и ослабнет, чтоб можно было кликнуть денщика — и отнести господина оберста в его блиндаж. Но под конец он ляпнул нечто такое, что привлекло мое внимание.
— Мертвецы… — прохрипел оберст Тилль, — Вот то единственное, что может спасти Германию. Но если она спасется благодаря им, то больше ее уже не спасет ничто…
— Какие мертвецы? — спросил я с нехорошим чувством.
— Тоттмейстерское мясо, — отчеканил он, удивительно четко для пьяного, — Мертвецы в мундирах. Только они. Если победа возможна, она в их разлагающихся руках.
Тоттмейстеры? Я скривился, как от боли, что терзала мою ногу в преддверии дождя. Про тоттмейстеров мы обыкновенно даже не заговаривали. Не потому, что дурная примета, просто стоило упомянуть их в разговоре, как рот невольно хотелось сполоснуть — словно откусил кусок гнилого яблока. Хозяева мертвецов, способные поднимать мертвых солдат — и вновь бросать их в атаку. Существа, словно в насмешку именующиеся магильерами.
— Почему они?
— Потому, что единственное, чем Германия богата сейчас, так это мертвецами! — оберст Тилль осклабился, — У нас нет продовольствия, у нас нет танков, у нас нет даже чертовых аэропланов. Но вот чего нам хватит надолго, так это мертвецов… Мы должны использовать тот ресурс, который есть, не правда ли, лейтенант? Мертвецов у нас много… У нас теперь их хватит на сорок лет войны…
Наконец господина Тилля обильно вырвало и он достаточно ослаб, чтоб я смог сдвинуть его с места.
По дороге домой я ощутил затаенное беспокойство. Поискав его причину, я обнаружил, что все еще думаю о словах оберста. «Мертвецы. Вот то единственное, что может спасти Германию». Глупость, конечно, но разве то, что мы торчим здесь, в краю огненных цветов и липкой смерти, не чья-то глупость?.. Некстати вспомнился Хаас. Где-то он сейчас?..
30 сентября 1918
[вклеенный лист, изображающий чернилами схему французских огневых позиций. Схема нанесена не профессиональной рукой, много помарок и исправлений. Случайно или нет, у схемы явное сходство с небом — спиральные линии, изображающие, по всей видимости, проволочные заграждения, похожи на цепи мелких перистых облаков. Резкие линии траншей напоминают направления ветров, а многочисленные стрелки атак и контратак — движение теплых и холодны фронтов — прим. редактора].
5 или 6 октября 1918
Оказывается, забыл записать в дневник о встрече с Хаасом. Как давно это было… Проверил дату — ну точно, весной этого года, когда получил увольнительную в город. Собирался записать, да вылетело из головы.
Всем известно, что у люфтмейстеров — ветер в голове.
Запишу сегодня после обеда, если не возникнет внезапных дел. В последнее время оберст Тилль любит устраивать внезапные вылеты.
17 октября 1918
Погиб Ульрих, самый молодой пилот в эскадрильи. Английский ас на «Спаде» расстрелял его самолет с двухсот метров. Ульрих смог посадить свой «Альбатрос», но когда мы доставали его из кабины, был уже без сознания. Кровавые пузыри на губах, приборы управления заляпаны горячей еще кровью. Две пули в живот. Умер через час.
Словно в насмешку над недавними словами оберста Тилля, в кармане кителя мертвеца обнаружилась мятая бумажка. Прошение о посмертном зачислении в Чумной Легион в случае смерти на поле боя. Знакомая форма. Когда-то эти пустые бланки из нескольких строк кипами лежали на столах военных канцелярий. Любой желающий мог взять форму и вписать в нее свое имя, завещав тем самым свое тело тоттмейстерам и их мертвому воинству. Я слышал, тысячи солдат написали такие прошения, прежде чем собственными глазами увидели, как Орден Тоттмейстеров распоряжается своим новым имуществом.
