Именно этой работой и занялся в Дрездене Кронберг. Каждый день по нескольку раз он совершал механический процесс очистки жидкости, отделяя ее от растворенных в ней веществ, пропуская сквозь невидимые фильтры и сети. Но фильтровал Кронберг не воду. Человеческий организм использует мочу, чтобы выводить соли. Если он с этим не справляется, соли накапливаются в его мочевом пузыре, вызывая мочекаменную болезнь.
Через неделю старый граф обратился к врачам, но к тому моменту его почки находились в столь плачевном состоянии, что помочь не смог бы и светило лебенсмейстерской науки, профессор Виттерштейн. Еще через две недели он умер. Работа была выполнена превосходно и чисто, потеря времени полностью окупилась. С тех пор Кронберг окончательно убедился в том, что хорошая работа не терпит спешки. Вода может сломить сопротивление самого прочного камня, но она никогда не торопится.
Именно поэтому утро пятого дня Штрассер встретил живым.
— Вы служили во флоте?
Кронберг едва не вздрогнул от неожиданности. Потребовалось короткое усилие, чтобы вернуть на лицо безмятежную, немного пьяную, улыбку отдыхающего бюргера.
— Я же сказал тебе молчать! — прошипел он.
— Извините, — Франц потупился, неумело изображая раскаянье, — Все равно на террасе никого нет. Гости пьют кофе и играют на бильярде.
Это было правдой, на террасе «Виндфлюхтера» кроме них двоих никого не было. Когда Кронберг вышел подышать воздухом после обеда, здесь не было и самого Франца. Что ж, мальчишки умеют передвигаться бесшумно…
И уходить Франц не собирался. Замер неподалеку, разглядывая Кронберга, как что-то удивительное, редкое, но вместе с тем и опасное. Что-то такое, за чем интересно наблюдать с расстояния, но к чему не стоит приближаться. Подобное внимание Кронбергу определенно казалось лишним.
— Иди сюда, — буркнул он, похлопав по перилам, — Не пялься ты так. Господи, на меня все начнут коситься, если на хвосте будет болтаться этакое пугало… И в другую сторону смотреть тоже не надо. Встань рядом. Вот так. Давай просто сделаем вид, что мы беседуем. О гимназии, например.
Мальчишки презирают взрослых, которые говорят о гимназии. Глаза Франца сердито сверкнули.
— Лучше о флоте.
— С чего бы это мне говорить с тобой о флоте?
— Ну мы же все равно делаем вид, что разговариваем, — заметил Франц, — Так чего бы не о флоте?
Кронберг улыбнулся. Поразительная для столь юного возраста наглость.
Но было в этой мальчишеской наглости что-то такое, что заставило его не рассердиться, а испытать что-то похожее на симпатию. Спустя секунду, он понял, отчего. Этот Франц чертовски походил на него самого сорока годами младше. Такие же сверкающие нетерпением глаза.
— Любишь военные корабли, парень?
— Да, — Франц тряхнул головой, — После гимназии на флот пойду служить. Отец у меня моряком был.
Кронберг верно распознал интонацию, с которой Франц произнес это самое «был».
— Не вернулся?
— Не-а.
— А где служил?
— Легкий крейсер «Майнц», господин магильер. Ох, извините…
— Не называй меня так! — Кронберг досадливо дернул плечом, — Держи язык за зубами, понял? Ладно… Значит, «Майнц»? И что же с ним?
— Утоплен в Гельголандской битве
[30] английской торпедой, — без выражения сказал Франц, словно отвечал выученный урок, — В четырнадцатом году. Двадцать восьмого августа.
— Гельголандская бухта… Я там не был. Я служил на «Регенсбурге», а он вступил в строй лишь в следующем году.
К его удивлению, Франц вскинул голову:
— «Регенсбург»? Вы участвовали в Ютландском сражении
[31]?
— А ты неплохо знаешь историю кайзерского флота, похоже.
— Я читал книги. Мемуары и… всякие. Так вы были в Скагерракском проливе?
— Был.
— И как это было? Расскажите мне про Ютландию!
Франц даже губы стиснул, лишь бы не помешать некстати вырвавшимся звуком господину магильеру. Наверно, он ожидал услышать захватывающую историю сродни тем, что печатают обычно в патриотических листках. Что-то про грохот орудий, стелящийся над водой дым и осколки погружающихся в пучину британских кораблей.
Кронберг машинально разгладил усы, глядя с террасы в море. Море выглядело спокойным, умиротворенным, ленивым. Глядя на пенные прожилки в его зеленой толще, сложно представить, как в нее погружаются острова горящего металла, полные кричащих от боли и отчаянья людей.
— Там было страшно, — произнес Кронберг и только после этого понял, что слова эти вытекли из него сами собой, как жидкость из прохудившегося сосуда, — Страшно до одури, если честно. Наверно, ты ждал чего-то другого. Мы двигались на юг, и мы и англичане, в наших плавучих коробках из броневой стали, и бомбардировали друг друга так, что море стало похоже на котел кипящего супа. Время от времени мы слышали попадания. Что-то вроде ударов гонга и скрежета стали. Звуки летели над поверхностью моря, и мы не всегда даже могли определить, откуда они доносятся. Иногда палуба под ногами вздрагивала, так, что мы чуть не падали навзничь. Это означало прямое попадание. Мы даже не знали, куда оно пришлось, лишь видели черный дым и слышали треск огня, пожирающего механические потроха…
Кронберг стал рассказывать, медленно, не торопясь, равнодушно глядя на море. Про то, как снаряд «Куин Мэри» попал в башню «Зейдлица», и та стала огромным стальным крематорием, который сжег в себе людей вперемешку с остатками элеватора и орудийных казенников. Про то, как выстрел с «Лютцова» пронзил серую броню британского «Лайона», разворотил обшивку, и как из пролома стало вырываться трещащее и гудящее пламя, словно воспламенилась хлещущая наружу кровь огромного чудовища. Про взрыв «Индефетигебла», стерший жизни тысячи с лишним британских моряков, превративший их в барабанящие по воде осколки.
Франц слушал молча, не делая попытки перебить. Только лицо у него серело с каждой минутой, делалось похожим на поверхность моря на рассвете осеннего дня. Кронберг хотел было остановиться, но обнаружил, что слов внутри накопилось слишком много, как воды в пробитом корабельном отсеке. И если не сбросить хотя бы часть их, они могут увлечь на дно, в холодную черную глубину неизвестного ему моря. Поэтому он продолжал говорить, даже не глядя на Франца.
