Он протянул мне невзрачную бумажку с печатью – пропуск и стандартную визитку без логотипа.
«Александр Анатольевич Вассагов» – ни должности, ни звания.
– Знаете, еще один момент…
– Что?
– День, условно говоря, назад в дом к семье Марамоевых явились два человека, представившиеся сотрудниками Службы безопасности и предъявивших соответствующие удостоверения…
…Один из эсбэшников был (хочется верить) высокий, умный, красивый, мужественный и сексуальный мужчина в самом расцвете сил (правда, его немного портили тонтон-макутские черные очки на пол-лица и мерзкие усики), второй – невзрачный, невысокий, лысоватый, в потертом мятом костюме. С серой папочкой под мышкой, и сам какой-то серый, но отчего-то очень пугающий.
Они синхронно взмахнули в воздухе удостоверениями и отработанным жестом убрали их в карманы, не дав разглядеть.
– Служба безопасности, лейтетан Блаблабланов и капинант Дырбырдырзов… – впоследствии растерянные Марамоевы так и не смогли толком вспомнить, как именно представились пришедшие.
– Вам известен некий Евгений Продулов? – сурово спросил тот, что повыше.
– Э… да, слушай… – сказал старший брат Марамоев.
– Мы его как раз ждем… – начал было младший, но подоспевший глава семейства быстро и незаметно ткнул его кулаком в спину. Младший заткнулся, выпучив глаза.
– Ждете? – прищурился высокий эсбэшник, а низенький, раскрыв папку, достал ручку и что-то там написал.
Вроде бы обычное действие, но от того, как он это сделал, по спинам Марамоевых пробежал мороз. Очень страшный какой-то был этот низенький.
– Э, слушай, не то чтобы ждем…
– Не ждем, слушай, совсем не ждем! – поторопился исправиться младший. – Шайтан его забери!
– А в чем, собственно, дело? – пытаясь держаться уверенно, спросил глава семейства, оттесняя в сторону сыновей.
– Вопросы здесь задаем мы, – тихо, но веско сказал низенький голосом таким же серым и страшным, как он сам.
– Есть сигналы… – высокий эсбэшник показал пальцем куда-то наверх. – Есть сигналы, что вы неоднократно контактировали с Евгением Продуловым. Это так?
– Э… ну как контактировали-шмантактировали…
– Отвечать! – В тоне серого лязгнули затворы расстрельной команды.
– Э… не надо так страшно говорить, слушай! Знаем такого… Совсем немножко знаем! Совсем чужой человек, совсем! – Старший Марамоев побледнел и прислонился к стенке, чтобы не упасть.
– Есть подозрения, что он связан с… неважно, – высокий покачал головой. – В очень нехорошие дела вы влезли, очень… За это знаете что бывает?
– Что? – обмирая голосом, спросил младший.
– По всей строгости, – непонятно, но очень зловеще сказал низкий.
– Не надо по строгости! – заторопился Марамоев-старший. – Совсем не надо! Мы ни при чем! Мы не знали, слушай!
– Так вы утверждаете, что не имели информации о…
– Не имели, мамой клянусь! Никогда никого не имели и иметь не будем!
– И вам нечего рассказать органам?
– Нечего, слушай, совсем нечего!
– Чистосердечное признание облегчает душу, – сказал низкий своим жутким серым голосом. – Подумайте об этом до вечера…
Он закрыл папку с сухим хлопком твердого картона, от чего семейство Марамоевых нервно вздрогнуло. эсбэшники развернулись и молча вышли вон.
– Чтобы духу здесь больше не было этой задницы осла, этого Продулова! – держась за сердце, сказал сыновьям Марамоев-старший.
Чото был спасен.
– Почему до вечера-то? – спросил я Филимона Самигина, актера стрежевского драмтеатра, чьей помощью я беззастенчиво воспользовался.
– Не знаю, Антох, – легкомысленно отмахнулся тот, выйдя из образа. – Роль требовала.
Филя – сильно пьющий и довольно неказистый труженик региональной Мельпомены – вершиной своей театральной карьеры мог считать роль репки на детском утреннике. Однако тринадцатого июля в нем проснулся талант. Его имперсонализации стали так совершенны, что Станиславский ему бы не то что поверил – уверовал бы, покаялся и принял постриг. На представлениях Филе приходилось умерять свою убедительность, чтобы Дездемона – бальзаковского возраста прима Нинель Козолупова – не пачкала панталоны с испуга при виде этакого мавра. За бутылку хорошего вискаря Филимон охотно согласился предоставить напрокат накладные усы и немного грима, а заодно и сыграть архетипического чекиста эпохи «черных воронков». Как по мне, вышло даже слишком натурально – но талант есть талант.
– Продулов же ваш помощник? – мягко поинтересовался Александр Анатольевич.
– Чото? То есть Женя? Да, ассистент, – подтвердил я. – Никогда бы не подумал, что он во что-то замешан. Кроме некоторой легкомысленности и неразборчивости в связях – очень положительный молодой человек.
– То есть вам ничего не известно об этой странной истории?
– Откуда? – изумился я. – Это просто детектив какой-то! Но пострадавших, как я понимаю, нет?
– Как сказать… – покачал головой Вассагов. – К вечеру семейство Марамоевых хорошенько подумало. Первой в нашу дверь постучалась девица. Она принесла донос на отца и братьев. Потом пришел младший брат, сдавший папу и старшего. Потом старший поспешил заложить остальных. Глава семейства, надо сказать, явился последним и сдался сам, не забыв заранее написанные показания на всех родственников.
– Шпионы? Террористы? Заговорщики? – удивился я.
– Никакие они, конечно, не террористы и не заговорщики, – отмахнулся Александр Анатольевич. – Но коррупционные действия в отношении проверяющих органов, а также мелкий рэкет – в наличии. Даже у девицы рыльце в пушку – давала взятки за экзамены в техникуме. Все во всем признались, наперебой давая показания.
– Надо же, какая похвальная откровенность! – посочувствовал я. – Какое глубокое, искреннее раскаяние!
– Кто-то, понимаете ли, очень сильно их напугал… Знать бы кто…
– Удивительная история, удивительная. Но мне пора на работу, если не возражаете.
– Не возражаю… Но если вам встретится что-то странное… Сразу звоните.
– Более странное, чем обычно?
– Именно.
– Непременно.
Я уже направился к двери, когда Вассагов окликнул меня:
– Антон, какой у вас талант?
– Не раскрылся, – соврал я, не моргнув глазом. – Но даже если бы и…
– Вы бы не сказали, понимаю. Вы никогда не думали, Антон, почему тема талантов настолько табуирована? Казалось бы – осенило тебя, гордиться должен! Но нет у нас интимнее вопроса, чем талант.
– Наверно, потому, что уж больно сокровенные желания в них проявились, – сказал я. – А люди и себе-то боятся признаться, чего им на самом деле хочется. Потому что хочется им обычно всякой херни.
