– Серьезно? – Павлик смотрел на меня недоверчиво, подозревая, что я издеваюсь.
– Клянусь котом Шредингера! Можешь сам проверить.
– Э… Ну ладно, – он еще нервно косился на камеру, но уже был способен воспринимать человеческую речь, – странно это все…
– Не страннее прочего, – утешил я его. – Так пробьешь для меня эту фирму?
– Кафе «Палиндром»? Ладно, не проблема. Я позвоню.
Хрен он позвонит. Но я сам перезвоню, мне несложно.
Глава 11
Афтерпати с бугуртом
Открыв глаза, я увидел над собой купол из клиньев желтой и белой ткани. Он подсвечивался снаружи нежным розовым светом. Было тихо, шелестела трава, и посвистывала какая-то птица. Я помнил, как здесь оказался, – у меня просто не возникло мысли вспоминать. Почему-то я был абсолютно уверен, что все очень правильно, правильнее не бывает. Рядом, укрывшись толстым зеленым спальником, сопела на надувной подушке Анюта. Во сне ее лицо было удивительно спокойным и почти детским. Я, стараясь ее не беспокоить, тихо расстегнул молнию полога и выполз из палатки. Сквозь кусты блестела река, разгорался рассвет, поднимался туман. Мне было хорошо, и не проходило ощущение правильности.
У реки на узких мостках сидел, свесив к воде ноги, человек с удочкой. Совершенно обычный, в брезентовой легкой курточке, джинсах и кедах, бородатый и слегка встрепанный – рыбак, вышедший к утреннему клеву. Я подошел и зачем-то присел рядом, он кивнул мне, как знакомому, хотя я видел его в первый раз. Я обратил внимание, что он не забрасывает свою удочку, а держит ее вертикально одной рукой, второй придерживая свисающую леску с поплавком. На правой руке у него не хватало пальцев – указательного и среднего, а на безымянном было широкое потемневшее до черноты серебряное кольцо с какой-то глубоко прорезанной надписью латиницей. Я разобрал только «aetern…».
– Сейчас коряга проплывет, – пояснил рыбак, – тогда заброшу. А то зацепится.
Из-за куста неторопливо выплыл кусок древесного ствола. С него пялилась бессмысленными выпученными глазами крупная лягушка. Подождав, пока корягу отнесет течением, рыбак забросил свою удочку. Самодельный поплавок из пробки и перышка постоял в темной воде пару секунд, дернулся раз, другой и резко нырнул, уходя в сторону.
– А вот и он, – удовлетворенно сказал рыбак, – всегда первым берет. Голодный!
Он ловко подсек гибкое деревянное удилище, и в воздухе забился, извиваясь, крупный судак.
– Хорош, чертяка! Килограмма на полтора потянет, как ты думаешь?
Я пожал плечами – не рискну выступать за безмен.
Человек аккуратно снял рыбу, осмотрел пробитую крючком губу, удовлетворенно кивнул и бросил ее обратно в воду.
– Отпускаешь? – спросил я без удивления. Мне все казалось правильным.
– Если не отпущу сейчас, как поймаю потом? Некоторые поступки все-таки необратимы.
Рыбак вытащил из кармана брезентовой ветровки кусок серого хлеба, отщипнул кусочек мякоти и скатал в шарик. Он делал это большим и безымянным пальцами, движение беспалой кисти казалось каким-то причудливым ритуальным жестом. Коротко поплевав на хлебный катышек, он аккуратно заправил в него крючок и забросил удочку.
– Через пять минут клюнет карась, но сорвется, – сказал человек, – придется заменить наживку, и тогда возьмет хороший, крупный голавль.
Я огляделся – никакого ведра или садка для рыбы на мостках не было.
– Тоже отпустишь?
– Конечно. Я никого тут не держу.
– А если не отпускать?
– Придется ловить новых, – пожал плечами рыбак, – а зачем? Они ничуть не лучше этих.
Мы помолчали, глядя на поплавок. Тот был неподвижен, медленно дрейфуя по течению, – видимо, пять минут еще не прошло.
– И зачем все это тогда? – спросил я.
Поплавок дернулся, рыбак резко подсек, рыба на секунду мелькнула в воздухе и с громким всплеском канула обратно. На леске заплясал пустой крючок.
– Сорвался, зар-р-раза! Неуловимый какой…
На улице Рериха есть детский хоспис, – неожиданно сказал он, скатывая новый хлебный шарик. – Там шестеро детей. Один из них должен был завтра умереть, но завтра не настало, и он жив.
Рыбак насадил хлеб на крючок и закинул удочку.
– К Елене Андреевне Пименовой из переулка Недеяния должен вернуться из колонии муж. Она знает, что он изобьет ее за многочисленные измены, а может даже, убьет. Каждый вечер она молится Марии Магдалине – думает, что та поймет ее лучше, чем Богородица, – чтобы завтра не настало. К Сергею Ивановичу Сбруеву с улицы Красных Водолазов завтра должны прийти судебные приставы, чтобы описать имущество, потому что он сильно задолжал по кредиту. Это очень унизительно и неприятно, и он надеется, что завтра не наступит. У Семена Семеновича Загоруйко – исполнительного директора ювелирного магазина «Тиарея» – завтра начинается ревизия, которая вскроет огромную недостачу. Семен Семеныч несдержан и невезуч в азартных играх, его хорошо знают в «Поручике», покрыть недостачу ему нечем. Владелец бизнеса – бывший бандит, поэтому Семен обоснованно опасается за свою жизнь и здоровье. Светлана Евгеньевна Бороденко, улица Прапорщиков…
– Не надо, я понял, – перебил я его, – жизнь говно, люди боятся будущего, все мы когда-нибудь сдохнем, некоторых даже будет жалко. А как быть с теми, кто не украл деньги и ждет расплаты, а заработал и ждет зарплаты? С детьми, которые не умирают от рака, а ждут Новый год и день рождения? С теми, у кого куплены билеты в отпуск к морю? С офисными жопострадальцами, которые ждут пятницы? С ними-то что?
– Откуда мне знать? Я просто рыбак, – ответил человек спокойно, – не шуми, рыбу распугаешь. Сейчас голавль клюнет… Ага, вот и он!
Удилище свистнуло, в воздухе мелькнуло длинное обтекаемое тело рыбы, ловко ухваченное тремя пальцами покалеченной руки.
– Вот он ты, мой красавец! – удовлетворенно сказал рыбак, освобождая крючок. Все, до вечера больше клева не будет.
Возвращаясь в палатку, я услышал всплеск – голавль, надо полагать, вернулся в родную среду. А что в губе дырка – ничего, вставит себе пирсинг. Будет самый модный голавль в речке, все голавлихи будут мечтать наметать от него икры. С этими мыслями я залез под спальник, обнял Анюту и заснул.
– Вставай, засоня! Кофе готов!
– Хмбрмпрнахрен… – ответил я содержательно Анюте, вытаскивающей меня за ногу из палатки.
Пахло дымом и завтраком. С трудом стряхивая мутную заспанность, я оглядел странную компанию, сидящую у костра, и сразу вспомнил…
– Доброе утро! С вами «Радио Морзе» и Антон Эшерский! Я даже не буду говорить, какое сегодня число, – уверен, вы угадаете. А вот если бы на календаре было седьмое сентября, это был бы Всемирный день уничтожения военной игрушки. Один из самых нелепых праздников, которые только мог породить больной мозг выживающего из последнего ума человечества. Его выдумали какие-то обмудки, решившие, что игрушечные пистолетики увеличивают агрессивность. Старые девы, тщетно ожидавшие изнасилования солдатом с во-о-от таким ружьем, или слюнявые педофилы, боящиеся получить деревянным мечом по яйцам. Этот говнопраздник отмечают те, кто наряжает мальчиков в платьица, запрещает открывать двери перед женщинами, устраивает гей-парады и вводит общие туалеты, – люди, для которых нет ничего страшнее нормального психически здорового мужика.
