Мы не без труда выбрались из толпы и отошли за угол. Отсюда растерянные выкрики Дидлова, кричавшего что-то о предательстве, были слышны вполсилы, и можно было вообразить, что это просто кто-то обоссал бабуина в обезьяннике.
– Что вы хотели передать? – спросил я.
– Вот это! – мило улыбнулась девушка, и моя голова взорвалась.
– Не убил? – донеслось до меня через кровавый туман и тьму. – За это нам не платили!
– Не, – ответил мужской голос, – инструмент проверенный, а башка у него крепкая.
– Давай быстрей, а то увидит кто.
– Кароч, это тебе привет сам знаешь от кого!
И моя рука превратилась в кусок страдания.
– Все уже? – нервничал женский голос.
– Нет, за две уплочено! – ответил с усмешкой мужской.
И со вспышкой ослепительной боли я провалился в темноту.
Глава 18
Коньячная неопределенность
– Очнулся! Константин Евгеньевич, он очнулся!
– Как вы себя чувствуете, Антон? – Надо мной навис сияющий нимбом потолочных светильников доктор Шалый. Глаза не наводились на резкость, голова как ватой набита, но, на удивление, ничего не болело.
Я не стал задавать дурацких вопросов «Где я?» и «Что со мной?» – понятно, что в больнице, и понятно, что ничего хорошего.
– Странно чувствую, – голос был хриплым и чужим.
Доктор посветил мне чем-то ярким сначала в один глаз, потом в другой, похмыкал специальным врачебным тоном, означающим, что у вас проблемы, и сказал:
– Ничего удивительного. Сотрясение! Это помимо смещенных осколочных переломов костей предплечий на обеих руках и двух сломанных ребер.
И ребра? Значит, еще и ногами пинали…
– Но у меня ничего не болит.
– Скажите спасибо таланту этой девушки, – Шалый показал куда-то в сторону, я попытался повернуть голову, но не преуспел.
– Привет, Антон! Помните меня?
Павликова пассия, как бишь ее?.. Что-то пошлое такое… Сонечка? Манечка? Ах, ну да, Оленька же.
– Оленька… – сказал я с трудом.
– Ой, Антон, помните! Это прекрасно, это хороший признак! А у меня, представляете, талант открылся!
Если верить профессору, скоро талантами будут блистать даже коровы на ферме Председателя.
– …Павлик пришел сегодня с синяком на лице, – продолжала щебетать Оленька. – Он не подавал виду, но так страдал, так страдал! Ему было больно, моему Павлику! Он такой брутальный, настоящий герой – представляю, как досталось тем, кто на него напал! – но мужчины так плохо переносят боль! Я вдруг почувствовала, что могу ее просто убрать! И поняла – вот мое настоящее призвание! Когда Павлик сказал, что вы в больнице, Антон, я увидела – вот мой шанс! Меня не пропускали, но я сказала, что я ваш близкий друг, и меня пустили, и я сняла боль, и все поняли…
Господи, она заткнется когда-нибудь? Я благодарен за анестезию, но как же много она говорит!
– …Павлик теперь называет меня «мой нар-котик». Ну, вы поняли? Нар-котик! – Оленька хохотала жизнерадостно и задорно, как гиена над трупом.
– Где Анюта? – спросил я.
Странно, что ее нет, это не в ее стиле.
– Ой, я не знаю, Антон! Мы с Павликом не смогли ее найти, представляете! Она не читает сообщения в мессенджере, ее телефона нет в сети. Павлик обещал что-то такое придумать техническое, но я не поняла… Вы не волнуйтесь, он гений, мой Павлик!
М-да, неприятности по одной не ходят…
Я пошевелил чем мог, чтобы понять степень своей мобильности, – руки оказались закованы в сложные аппараты из железок и гипса, на ребрах давящая повязка, на голове тоже что-то, но, что именно, я не вижу, а пощупать нечем. Мне теперь без посторонней помощи и не поссать, так себе из меня спасатель.
– Оленька, а не знаете, где мои вещи?
– А вам зачем? Ладно, ладно, сейчас выясню у кого-нибудь… – и убежала.
Боже, как хорошо в тишине!
Вскоре снова пришел доктор Шалый, обнадежил, что с головой у меня все в порядке, томограмма показала, что череп цел, ушиб поверхностный, а сотрясение легкое.
– Константин Евгеньевич, а это, вообще, надолго? – Я приподнял над кроватью свои превратившиеся в произведения авангардного искусства конечности.
– Не знаю, Антон, – вздохнул врач. – Раньше я бы уверенно сказал, что пару месяцев ковырять в носу вам не придется, но теперь…
– А что теперь?
– Странные вещи творятся. У меня лежит раковая больная в терминальной стадии, уже на ИВЛ, жизненные функции угасают. Я уверенно сказал бы, что и суток не протянет, – но каждое утро она как будто возвращается на сутки назад. Это бесконечная агония, которой не пожелаешь врагу, но она живет. Есть пациент в сердечном кризе, который к вечеру купируем препаратами, а утром он начинается снова.
– Вы хотите сказать…
– Не знаю, – ответил доктор Шалый, – один пациент поступил вечером с сильнейшим инсультом, паралич половины тела, угнетена мозговая активность, отказывает дыхательный центр… А после полуночи он был совершенно здоров, никаких последствий…
– И от чего это зависит?
– Никто не знает. Иногда – нормально, иногда – вот так. Единственное, что мы вывели эмпирически, – все изменения происходят строго в полночь, при отсутствии наблюдения. Теперь мы на всякий случай в это время собираемся на дежурную пятиминутку, оставляя больных в одиночестве. Но результат непредсказуем. Единственное, что мне в этом нравится, – ни один пациент с тех пор не умер.
– А сколько сейчас времени? – догадался наконец спросить я.
– Девять вечера, – сказал врач, посмотрев на наручные часы. – Лежите отдыхайте.
После его ухода вернулась Оленька, разыскавшая где-то в недрах больничных каптерок мою одежду. Телефона, как и следовало ожидать, не было, кошелька тоже, но визитка Вассагова в кармане сохранилась.
– Оленька, не могли бы вы позвонить по этому номеру и дать мне трубку?
Вассагов приехал примерно через час, в течение которого я молча проклинал Оленьку. Мало того что она непрерывно трындела, так мне еще и утку попросить при ней было неловко. Безопасник вошел в положение, выставил барышню и вызвал санитарку.
Чертовски унизительная процедура, скажу я вам.
– Надеюсь, Антон, вы меня позвали не потому, что вам захотелось пописать?
– Не только, Александр Анатольевич. Я знаю, кто это сделал.
– Так напишите… Ах, ну да. Продиктуйте, что ли, заявление в полицию. Уличная драка – это по их ведомству…
– Это «Братство Рыбака», я узнал одного по голосу.
– Так это вас пресловутым куканом отоварили? – засмеялся Вассагов. – Ну и ну.
