Свят Егорий во бое
На лихом сидит коне,
Держит в руце копие,
Тычет змея в жопие.
– Высокопреосвященнейший Владыка, нам сюда! – Согнувшийся в полупоклоне Кеширский почтительно открыл дверь.
Я осекся – в студию вошел статный пожилой священник «черного» духовенства, одетый в простую рясу и камилавку, и только драгоценная панагия на груди показывала его высокий духовный чин. Лицо его перекашивал неприятной гримасой давний уродливый шрам. Внутри у меня стало пусто, голова закружилась – именно это лицо я видел в странном, навеянном «цыганской спиралью» сне.
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – сказал он глубоким спокойным голосом, устроившись на стуле перед микрофоном. – Дорогие братия и сестры во Христе! Мы веруем, что человек после своей смерти не исчезает бесследно, поелику имеет бессмертную душу, которая не умирает никогда. Грубое тело есть прах, ибо от земли взято и возвращается в землю. Но та невидимая духовная сила, что есть в человеке, называемая душою, воистину бессмертна, и ее мы обязаны сберегать в чистоте более, нежели грешную плоть, особенно в поры великих испытаний, ниспосланных нам…
Священник говорил ровно и монотонно, первые минуты я вообще не вслушивался, пораженный самим фактом того, что передо мной сидит персонаж моего причудливого полунаркотического сна. Он не смотрел на меня, не смотрел на почтительно застывшего у стены Кеширского, он не смотрел даже на микрофон – взгляд его был направлен в никуда, как это бывает у слепых.
– В первой книге Царств сказано: «В третий день после того, как Давид и люди его пошли в Секелаг, амаликитяне напали с юга на Секелаг и взяли Секелаг и сожгли его огнем, а женщин, бывших в нем, от малого до большого, не умертвили, но увели в плен и ушли своим путем. И пришел Давид и люди его к городу, и вот он сожжен огнем, а жены их, и сыновья их, и дочери их взяты в плен. И поднял Давид и народ, бывший с ним, вопль, и плакали, доколе не стало в них силы плакать». Во времена бедствий легко впасть в грех отчаяния, потеряв силы и веру, но мы не должны поддаваться страху. В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение. Хуже того – от страха мы совершаем поступки, последствия которых будут преследовать нас всю жизнь, а иногда и далее, – левая рука священника непроизвольно дернулась к лицу, как будто он хотел потрогать шрам, но сдержал движение.
– Господь не даст вам испытаний, которые вам не по силам. Как сказано в послании к коринфянам: «Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести». Тяжелые времена пришли в Стрежев, но это не первое испытание, которое назначил Господь нашему городу, бывало такое ранее, может Господь попустить и впредь. В такие дни особенно важно единение людей. Сейчас мы зримо наблюдаем, к чему приводит нестроение в умах и разъединенность, свойственные новому веку. Когда люди забыли, что во всех един Господь, и считают, что каждый из них суть сам себе Вселенная, и раздирают на части хрупкую ткань общего бытия.
Священник сделал паузу, продолжая смотреть куда-то в стену, по лицу его, искаженному уродливым шрамом, совершенно невозможно было прочитать ни одной эмоции, но общее впечатление было немного пугающее.
– Велико искушение последовать легким путем, пойти на поводу животного начала, почувствовать себя центром мира, предаться соблазну безнаказанности, но сказано: «В искушении никто не говори: Бог меня искушает; потому что Бог не искушается злом и Сам не искушает никого, но каждый искушается, увлекаясь и обольщаясь собственною похотью»
[62]. Творя страшное вокруг себя, вы в первую очередь творите этот ужас с собственною бессмертною душою. Только единение спасет нас, как спасало и ранее. И ныне я говорю вам – отверсты врата Храма, и мы готовы принять в наших стенах любого страждущего. Монастырь Святого Георгия примет всех, дав убежище от хаоса и ужаса, укрыв пологом благодати в этот тяжкий час. Приидите – и обрящете!
Священник встал так неожиданно, что я еле успел выключить его микрофон, и молча направился к двери.
– Сюда, Владыка, – сказал Кеширский и, почтительно взяв его под локоть, увлек в коридор. – Губернатор ожидает возможности поговорить с вами, – ворковал он, удаляясь по направлению к лестнице.
На меня Лонгин так ни разу и не посмотрел.
– …А двенадцатого февраля был бы День Дарвина. Это ученый, оскорбивший обезьян сравнением с человеком. Его тезис «Выживает наиболее приспособленный» – послужил оправданием множеству мерзостей, хотя сам он ничего такого в виду не имел…
Я отключился, плавно вывел в эфир музыку и вышел.
…Духовные люди – особые люди.
Их сервируют в отдельной посуде.
У них другая длина волны,
И даже хвост у них с другой стороны… —
спел мне в спину БГ.
На улице было жарко, томно и как-то маятно. В других обстоятельствах я бы отметил – к перемене погоды. Но откуда тут перемены?.. Из-за угла на меня выскочил худой прыщеватый подросток с мелированной в странные цвета шевелюрой и пирсингом в неожиданных местах организма. Увидев меня, он резко остановился, захохотал смехом обкуренной мартышки и выхватил то ли из задницы, то ли из-за пояса свисающих ниже нее штанов пистолет. Пистолет был из ядовито-розового пластика, с красной пипкой на том месте, где должен быть дульный срез. Наставив его на меня, он оскалил брекеты, выпучил подведенные черным глаза и прошипел с неожиданной злостью: «Сдохни, сволочь, сдохни!» Надавив на курок до побеления пальцев, не добился никакой реакции – пистолет не издал даже самого завалящего «пиу-пиу» и лампочка в красной пипке не зажглась. Наверное, батарейки сели.
Я с интересом ждал, пойдет ли этот пластиковый ганфайтер врукопашную, но он только выругался непонятными словами из интернета, сплюнул, засунул пистолет туда, откуда достал, и гордо удалился.
Забавненько…
Вместо кафе «Палиндром» на углу теперь была обычная стена дома, с окнами обычной квартиры, где между стеклами завешенного выцветшими шторами окна пылилась картонка с надписью: «Продается» и старым пятизначным номером без префикса. Занавеска на окне шевельнулась, и оттуда кто-то на меня посмотрел, но солнце не давало возможности увидеть темную глубину квартиры. Я помахал рукой, занавеска тут же задернулась. Ну и ладно.
В «Поручике», куда я отправился в последней надежде обрести свой стакан крепкого, несмотря на ранний час, было людно. Впервые увидел здесь очередь в бар – Адам едва успевал наливать и смешивать. Брякали стаканы, сухо стучали кубики льда.
– Здравствуй, друг Антон! – поприветствовал он меня. – Давно не заходил?
