По дороге на работу я наткнулся на пару лихих молодцев в футболках «Рыбнадзор», с криками «Бей пуклу!» избивающих в подворотне какого-то несчастного подростка. Взбесился так, что чуть не поубивал гадов. Если бы не появившийся наряд пепсов
[67] – не знаю, чем бы дело кончилось. Полицейские оттащили меня и надели наручники. Главный достал знакомый пультик, ткнул в жертву, послушал противный писк и сказал, что выносит нападавшим предупреждение. За попытку порчи муниципальной собственности.
– Указ Губернатора, – сказал он спокойно, – кровь и имущество принадлежат городу. Будете на этого подавать за нападение?
Они не стали, пообещав мне на прощание матч-реванш. Не уточняя, впрочем, места и сроков его проведения.
Полицейские сняли наручники, главный проверил меня на пуклизм. Зеленая лампочка. Я выбил у него пульт и успел растоптать, прежде чем меня вырубили шокером.
Ненавижу сегрегацию.
В «обезьяннике» отделения было прохладно и сумрачно, пахло хлоркой, бомжом и пирожками. Пирожки жрал дежурный, остальное досталось мне. Бомжик, впрочем, был тихий – молча вонял, забывшись пьяным сном на лавочке. Дежурный, откусывая от пирожка, лениво препирался с каким-то субтильным бородатым очкариком, не желая принимать у него заявление.
– Меня ограбили, вы что, не понимаете? – упрямо твердил пострадавший. – Айфон, клатч, макбук…
– Обратитесь в районную управу, там учтут это имущество как утерянное, – скучно отвечал полицейский, придирчиво выбирая следующий пирожок в промасленном бумажном пакете.
– Почему в управу? – сердился очкастый. – Это ограбление!
– Вы пукла, – дежурный откусил очередной пирожок и довольно зажмурился, – вы имущество муниципалитета.
– Я креативный консультант по гендерному митапу в коворкинге!
Дежурный на секунду завис, потом помотал головой, как будто вытрясая из ушей мусор.
– Обратитесь в районную управу… На учет встали?
– Какой учет?
– Вы подлежите муниципальному учету пуклоресурсов. Это ваша добровольная, но почетная обязанность. Обратитесь в управляющую компанию по месту жительства. – Он откусил от пирожка, тщательно прожевал и добавил: – Вам бейдж дадут.
– Какой бейдж? – вскричал в отчаянии очкастый.
– По форме восемнадцать эм-пэ тридцать два. Идите, пукложитель, не мешайте работать.
Потерпевший потерянно побрел к выходу, безуспешно поправляя порванный кардиган. Подвернутые до середины лодыжки штаны открывали веселенькие носочки со смайликами. Надо же чего в Стрежеве завелось…
Забавненько.
Через некоторое время меня отвели в кабинет, где за заваленным бумагами столом сидел полицейский лейтенант.
– Вы кто? – спросил он устало.
– Антон Эшерский.
– Пиздобол с радио?
– Он самый.
– И чего вы тут делаете?
– Без понятия.
– Я тоже, – вздохнул лейтенант. – Вы не представляете, какой у нас бардак. Не убили хоть никого? Ну, я имею в виду – не пуклу?
– Вроде нет, – удивился я, – а если бы пуклу?
– Взяли бы штраф за порчу городского имущества. Но только если свидетели. А то исчезают же.
– Исчезают?
– Ну. Пару минут полежит – и как не бывало. И труповозка не нужна, и «нету тела – нету дела».
– Так вот куда люди исчезали!
– Не люди, гражданин. Пуклы. В общем, если вы не хотите ни в чем сознаться…
– Не испытываю такого желания.
– Тогда выход вон там. Давайте я вам пропуск выпишу. На свободу с чистой совестью.
– …День чистой совести! В силу несовершенства мира и человеческой природы, «чистая совесть» – обычно синоним «плохой памяти».
Откинувшись с кичи, я пришел к дому сорок два по улице Блаватской и набирал пятизначный номер до тех пор, пока занавеска не перестала шевелиться, а трубка не была снята.
– Здравствуйте, Антон, – сказал неуверенно детский голос, – знаете, вы мне снились. Я подумала, наверное, вы не маньяк – во сне вы совсем не выглядели злым.
– А как я выглядел?
– Немножко глупо, – хихикнули в трубке, – простите. Но вы были босиком и в такой смешной одежде…
Не вижу ничего смешного в камуфляжных шортах, но почему бы и нет, в конце концов.
– Ты не хочешь выйти погулять? – спросил я, поневоле чувствуя себя коварным педофилом, выманивающим жертву. Проклятые штампы.
– Я не могу, – ответила девочка очень серьезно, – я не знаю как.
– Хорошо. Подожди, не клади трубку, я попробую…
Я, не прекращая разговаривать, обогнул дом со двора и зашел в угловой подъезд. Связь, к моей досаде, прервалась – покрытие тут действительно было так себе, и дом заслонил базовую станцию. Я поднялся на площадку первого этажа и обнаружил, что дверей на ней нет. Видимо, когда квартиры продали под магазины, их заложили кирпичом и заштукатурили – одна сплошная, крашенная синей масляной краской стена.
Я вышел на улицу и снова позвонил, но бездушный голос ответил: «Неправильно набран номер».
Когда я обогнул дом, на месте окон квартиры была пыльная витрина с табличкой «Аренда», сквозь которую можно было разглядеть внутренности неудачливого пидор-бутика «Веселые ребята». Вероятно, где-то там внутри скрывалось и швейное ателье, но его не было видно. Потоптавшись у входа, я пошел на работу – а что мне еще оставалось делать?
– …День упрямства! Упрямство – душевное качество, допускающее только один единственно правильный путь, способ и метод. Для любых нужд и задач. Заменяет удовольствие от достижения цели!
Два раза удалось дозвониться до Анюты – в первый раз она категорически отвергла предложение встретиться, твердо сказав: «Завтра, Антон, все завтра, я занята!» – во второй – разговаривала вежливо, но очень странным тоном. Мне показалось, она не может вспомнить, кто я такой, и ей от этого неловко – во всяком случае, она все время сбивалась на «вы» и постаралась свернуть разговор как можно быстрее.
Оба раза я все бросал и несся на улицу Блаватской – но находил там только унылую пыльную витрину. Кафе «Палиндром» не появлялось, квартира девочки – тоже. Я ждал, набирал безответные номера и возвращался обратно, к своему микрофону – потому что делать больше было действительно нечего.
Я, как все, ходил на работу и, как все, не очень понимал зачем. Я перестал делить эфиры на утренние, дневные и вечерние, просто садился и нес в микрофон все, что приходило в голову, понятия не имея, слушает ли меня вообще кто-нибудь. Может быть, профессор Маракс прав, и моя болтовня помогает удерживать нашу реальность на краю той задницы, в которую ей суждено провалиться.
