Таких, как он, отправляли в монастырь – последний островок стабильности, удерживаемый усилиями братии. Там их индивидуальная реальность не могла противостоять коллективной. Возможно, если этот город рухнет в бездну хаоса, монастырь останется плавать на поверхности этаким буйком, но, может быть, и булькнет вместе с нами.
– Они вам сами это сказали?
– Кто?
– Те никто, которые не хотят?
– Антон, но это же очевидно! Где еще, как не здесь, и когда еще, как не сейчас, каждый человек может раскрыться во всей своей индивидуальности? Стрежев – место уникальных возможностей, территория личной свободы! Никакие деньги, никакая должность не даст мне… человеку… такого!
Дидлов при этих словах нервно оглянулся, непроизвольно облизнулся и заерзал. Кажется, я не хочу знать, каким талантом наградил его город.
– Так кого вы все-таки представляете?
– Скажем так, – замялся правком, – группу инициативных граждан, заинтересованных в сохранении статус-кво. Граждан, считающих, что талант стоит того, чтобы за него бороться. Жестко бороться, если понадобится!
Дидлов посмотрел на меня многозначительно. Я должен был, наверное, испугаться, но нет.
– Неинтересно, – ответил я спокойно. – Не нравится мне ваш статус, и кво ваше не интересует. А насчет побороться – это вы к Губернатору обращайтесь. Хотя да, вы же уже пробовали…
– Это я понимаю, насчет Губернатора, – покивал Дилдов, – а вот вы, Антон, понимаете, что они ее убьют?
– Кто? Кого?
– Вассагов с его ручным колдуном убьют вашу девушку. Вы думаете, они для чего ее ищут? Нет человека – нет проблемы. Вы готовы к такой жертве? Подумайте об этом, Антон.
Дидлов откланялся, а я остался сидеть в самом мрачном расположении духа. Не знаю, правду ли говорил мне правком, но вполне возможно, что так оно и есть. Для Вассагова и иже с ним жизнь одной девушки весила меньше благополучия целого города. Рассуждая теоретически – они правы. Рассуждая практически – они могут строем идти в жопу. Анюту я им не отдам.
Глава 24
Я и бал
– …День холостяка! В этот день женатые завидуют холостым – у них столько свободного времени! А холостые завидуют женатым – у них всегда есть, чем это время занять. Хотя и те и другие делают вид, что довольны своей жизнью. Люди всегда делают вид и кому-нибудь завидуют.
– Опять нажрался? Никчемный ты алкаш, проклятие мое! За что мне такая доля?
Женщина весьма среднего возраста с суровой линией тонких поджатых губ решительно влекла за собой плюгавого мужичка с лицом провинившегося мопса. Он слегка заплетался ногами, но покаянно кивал и не перечил супруге.
– Говорила мне мама…
Я узнал ее – в прошлый раз она шла, разговаривая с пустым местом. Еще одна женщина обрела свое счастье. Она, конечно, не знает, что это тульпа. Она совершенно уверена, что много лет замужем за этим никчемным типом, помнит день свадьбы, в каком платье она была, помнит подарки родителей и какой мудак был свидетель со стороны жениха… Но если бы знала – согласилась бы разменять его на нормальное небо и возможность уехать? Думаю, вряд ли. Что ей в том небе и куда ей ехать? А ежедневное торжествование над мужем, который никуда от нее не денется, – это ее личная формула счастья. В споре Вассагова и Дидлова она была бы на стороне последнего.
– …Никакой от тебя по дому помощи, просила вчера полку повесить, так нет, бьюсь одна как рыба об лед, а ты только бухаешь с дружками своими… – нудила эта неприятная тетка, с которой мне было, к несчастью, по пути.
Мужичок вздыхал, закатывал глаза и изображал лицом сложную гамму смеси покаяния и раздражения.
– Да какой из тебя мужик вообще? Ничтожество ты бесхребетное, слизняк… – Женщина зло дернула спутника за рукав, но он внезапно остановился, и она чуть не упала.
– Да пошла ты, дура! – громко и уверенно сказал он.
На лице его расплывалась широкая улыбка внезапно прозревшего.
Женщина выглядела так, как будто ее внезапно лягнул собственный диван.
Мужчина слегка покачнулся, аккуратно высвободил рукав рубахи из ее пальцев и сказал с видимым удовольствием:
– А вот пойду и еще выпью!
– Да куда ты пойдешь? Я тебе запрещаю! – заголосила тетка. – Домой быстро!
– А мне похуй! – Улыбка на лице мужика становилась все шире и лучезарнее. – Вот вообще похуй, прикинь!
Але, мужик, – обратился он ко мне. – А мне-то – похуй!
– Я на развод подам! – крикнула его жена с надрывом в голосе. – На улицу тебя выгоню, в подъезде ночевать будешь!
– И подавай! – Он весело рассмеялся. – Найду, где переночевать! И с кем найду!
Мужик, пойдем выпьем, а? – сказал он мне.
– Прямо сейчас недосуг, извини, – сказал я, – но в целом идею одобряю. Так держать!
Он повернулся и пошел по улице, даже не посмотрев в сторону жены. С каждым шагом плечи его разворачивались, походка становилась увереннее и он как будто даже стал выше ростом.
Женщина какое-то время растерянно смотрела ему в спину, а потом внезапно бросилась вслед, причитая:
– Сеня, Сеня, как же так? Зачем ты так, Сеня? Ты же без меня пропадешь…
Они скрылись за углом, а я пошел дальше.
– …День брошенных женщин! Праздник со слезами на глазах. День освобожденного мужского начала и женской «обойдусь без этого козла» независимости. Этот день напоминает женщинам о том, что мужское терпение не безгранично, а мужчинам – что любого козла можно заменить парой котов.
Увидев в парке знакомую фигуру, подошел – на скамейке рыдала Оленька. Вот кого совершенно не мог представить не то что плачущей – даже просто расстроенной. Она казалась мне тугой и упругой, как мячик, от которого отскакивают любые неприятные мысли. (Впрочем, все остальные мысли тоже.) Тем не менее девушка рыдала – некрасиво, взахлеб, обливаясь слезами пополам с макияжем.
– Что случилось, Оленька?
– Он меня… Он меня броси-и-ил!
– Павлик? – удивился я. – Мне казалось, у вас все идеально…
– Он сказал, что никогда меня не люби-и-ил… Что это была оши-и-ибка… А сам ушел к этой белобрысой шала-а-аве! Она краси-и-ивая! – завывала Оленька, размазывая по лицу тени для век.
– Оленька, ты тоже красивая, – сказал я не очень искренне. Уж точно не с серо-сизыми разводами по физиономии. – Найдешь себе другого, получше. Главное, успокойся, не плачь, все у тебя будет хорошо.
Я присел рядом и обнял девушку за плечи, она уткнулась мне под мышку и залилась слезами пуще прежнего. «Пропала рубашка», – подумал я.
– Я для него все, – пожаловалась она сквозь слезы, – что угодно. Хочешь – кофе в постель, хочешь – оладушки. Хочешь – минет, хочешь – в…
