Вернувшаяся со стопкой одежды женщина жестом пригласила меня в примерочную. Вышел оттуда я аристократом конца девятнадцатого века: серый сюртучный костюм-тройка, белоснежная рубашка со стоячим воротником, лаковые штиблеты и затейливый шейный платок, который я вынес в руках, потому что понятия не имел, как его завязывать. Марты в помещении не было, а женщина указала мне на стоящий посредине стул. Я уселся, и она захлопотала над моими волосами. Казалось бы, что можно сделать с простой короткой стрижкой? Но несколько движений расческой, пара пшиков баллончика с лаком – и к человеку в зеркале хочется обращаться «сэр». Платок расположился на шее изящным узлом, а окончательно образ завершили короткий глянцевый цилиндр, белые тонкие перчатки и трость с собачьей головой. Я был уверен, что все это будет сидеть на мне как на корове седло, но из зеркала на меня смотрел настоящий лондонский денди.
– Как я тебе? – спросила сзади Марта.
– Шарман, мадемуазель! – сказал я искренне.
Марта оделась точно в стиль – утянутая корсетом тонкая талия над пышным колоколом юбки, вычурная шляпка с крошечной вуалеткой, оборки на рукавах, открытые плечи и глубокое, хорошо наполненное декольте, куда непроизвольно сползал взгляд. Выглядела сногсшибательно – есть какое-то особое очарование в том, родившемся на смене веков, модерне.
Она подошла и стала рядом перед зеркалом, положив обвитую браслетом-змейкой руку мне на сгиб локтя. Мы выглядели идеальной парой, как в историческом кино.
– Пойдем?
– Прямо вот так?
– А почему нет?
Я подумал, что на улицах города можно встретить личности и постраннее, так что действительно – почему бы и нет?
Я порывался заплатить, но Марта решительно сказала: «Деньги тут не нужны, поверь», – и я поверил. Это ее бенефис, так что пусть ведет партию, а я буду, по возможности, оттенять ее совершенство.
Марта накинула на открытые плечи тончайшую шаль, я предложил ей согнутую в локте руку, она, кивнув, приняла ее – и мы пошли. Мы неторопливо прогуливались в сторону городского театра, где уже собирались гости, и на нас, конечно, пялились – но без особого удивления. Я старался нести трость так, чтобы не врезать себе по ноге – она оказалась увесистой. На кой черт тогда все таскали эти палки? Лично мне она только мешала. К счастью, ее, вместе со шляпой и перчатками, принял на входе поклонившийся привратник, одетый в ярко-голубую, отделанную белым кружевом ливрею.
– Я смотрю, тут все серьезно! – прошептал я Марте, когда, приняв глянцевую с золотым обрезом карточку приглашения, он громко объявил:
– Господин Антон Эшерский со спутницей!
– А ты как думал! – прошептала она мне в ответ, важно кивая другим гостям.
Бал еще не начался, но народу в большом фойе старинного театра уже хватало. Одетые разнообразно, ярко и причудливо люди передвигались по освещенному залу, здоровались, раскланивались, собирались группками и снова разбегались в непрерывном броуновском движении. Накрахмаленные официанты скользили между ними с подносами, полными бокалов.
– Не ожидал от провинции такой роскоши, – удивленно сказал я Марте. – Прямо какой-то пир во время чумы.
– Антон, – ответила она со смешком, – ты вообще удивительно мало понял про Стрежев.
Гости серьезно отнеслись к костюмированности бала – мимо нас дефилировали фрачные мужчины и их женщины в кружевах и перьях. Проходили восточные псевдопадишахи, наряженные главными евнухами, – в шитых золотом шальварах и атласных фесках, сопровождаемые голопузыми одалисками в шелковых панталонах и тюлевых занавесках. Роскошный боярин с накладной, не в тон волосам, бородой вел под руку дебелую барыню в вышитом летнике и жемчужном кокошнике. Семенили на высоких платформах гэта какой-то калмык, косплеящий японца времен сегуната, и его узкоглазая круглолицая девушка в белоснежном, но почему-то мужском кимоно. Было пестро, суетно, и я никого не знал. Стрежев – маленький город, но здесь собрался совершенно не мой круг общения. Чем дальше, тем больше мне казалось, что мое приглашение на этот карнавал ошибочно, но встречные раскланивались со мной как ни в чем не бывало, и выгонять нас вроде никто не спешил.
– Шампанского? – предложил я своей спутнице.
– Пожалуй, – согласилась она.
Я перехватил официанта и снял с подноса два бокала. Не очень люблю газировку, но на трезвую голову все это смотрелось уж слишком причудливо.
Первым встреченным знакомым оказался Кеширский. Он окинул нас с Мартой одобрительным взглядом, сказал мне тихо: «Надо же, Антоша, а у тебя есть вкус!» – и, раскланявшись, ускользнул, оставив меня в состоянии тяжкого недоумения: мой начальник был одет ровно так же, каким я видел его когда-то во сне. Голубой кафтан с алыми крупными пуговицами, свободные штаны из синего шелка над красными остроносыми сапогами, а главное – шутовской колпак с торчащими вверх лиловым, зеленым и синим хвостами, которые заканчивались серебристыми круглыми бубенчиками. От того Кеширского, который был во сне, он отличался только отсутствием бороды.
Народу все прибавлялось. Вскоре я увидел одетую, как парижская лоретка, Крыскину, возле подола которой вышагивал наряженный пажом карлик. Перо на его берете колыхалось на уровне талии спутницы, но это его ничуть не смущало. Он мне ехидно подмигнул, хотя сама Крыскина сделала вид, что мы незнакомы. Проходящий мимо Чумной Доктор кивнул мне птичьим клювом и поздоровался – по голосу я опознал главврача Шалого, а профессор Маракс щеголял колпаком в звездах и лиловой мантией звездочета.
В углу зала я увидел Павлика, одетого в мундир английских колониальных войск времен сипайского мятежа, а рядом с ним, в капоре и кружевном чепчике лондонской мещанки, была…
– Анюта? Анюта, ты здесь?
Я рванулся к ним так, что на меня обернулись, но меня встретил холодный равнодушный взгляд синих глаз.
– Антон? – сказала она равнодушно-скучающе. – Чего тебе надо?
– Анюта, но как ты…
– Не надо сцен, Антон! – Анюта оперлась на руку гордо выпятившего портупейную грудь Павлика. – Я нашла настоящего мужчину, который действительно меня достоин. А ты – жалкое ничтожество, напыщенный балабол.
Павлик смотрел на меня свысока (с момента нашей последней встречи он, кажется, стал сантиметров на пять выше ростом) и торжествующе улыбался.
Я не мог понять, что происходит, – с Анютой было что-то сильно не так. Публичные сцены такого рода были для нее абсолютно недопустимой пошлостью. Она вела себя как… как Оленька какая-нибудь.
– Это тульпа, – прошептала мне на ухо догнавшая меня Марта.
Я присмотрелся – липнущая к Павлику девушка была Анютой, но грудь ее выросла на пару размеров, губы как будто подкачали силиконом, бедра раздались в ширину, а лицо стало пустым и глупым до отвращения. Воображение создателя подправило тульпу до Павликова идеала.
Ложная Анюта хихикала надо мной, но я ее уже не слушал.
