Мстислав отклонил мирное предложение Всеволода, сославшись на «величавые речи» ростовских мужей и «боляр», которые заявили: «.аще ты миръ даси ему, но мы ему не дамы»
[124].
Чем интересен этот эпизод политической биографии Всеволода? Мы видим, что его главная опора – городское ополчение (летописец, владимирский клирик, высоко оценивает правосознание своих земляков, новых людей «мизинных», то есть «малых»: «.новии же людье мѣзинии Володимерьстии оуразумѣвше яшася по правъду крѣпко»
[125]). Вслед за горожанами названа личная («своя») дружина. И лишь затем говорится о «боярах», которые остались у Всеволода. Вряд ли это те самые «передние мужи» Юрия Долгорукого, изгнанные Андреем из Суздаля, прежней столицы княжения, ведь даже неизвестно, вернулся ли кто-нибудь из них на родину. Скорее всего, речь идет о владимирской знати.
Боярство во Владимире в ту пору находилось под влиянием ростовских вельмож, влившись в уже упомянутую «Ростовскую тысячу»
[126]. Видимо, лишь немногие из владимирских бояр поддержали Всеволода, недаром летописец называет их в последнюю очередь. Но вот что странно: в изложенном летописью послании Всеволода бояре вовсе не названы в числе тех, кто «привелъ» его.
Если вчитаться в летописный текст внимательней, выясняется удивительная вещь. Местные аристократы, поддержавшие Всеволода, именуются иначе, нежели вельможи, призвавшие Мстислава. Ростовская знать и ее союзники из других городов называются славянским (болгарским по происхождению) словом «боляре», а соратники владимирского князя – русским «бояре». В том, что это не случайность, легко убедиться. Сравним, как распределяются в тексте оба варианта термина, «болярин» и «боярин», с учетом образованных от них прилагательных. В статьях под 6683–6685 гг., излагающих события 1174–1176 гг. и написанных, как установил М. Д. Присёлков, тем же человеком, который составил первый Владимирский свод
[127], слова с корнем «боляр-» встречаются 13 раз и применяются лишь в отношении ростовской знати, слова же с корнем «бояр-» употреблены четыре раза, относятся исключительно к сторонникам владимирского князя и встречаются только в сообщении под 6685 (1176) г.
Крайне мала вероятность того, что эти слова случайно распределились подобным образом. Напрашивается вывод: летописец намеренно использовал разные варианты одного и того же термина для обозначения близких по социально-экономическому положению, но различных по политической ориентации групп населения. Но в таком случае он рисковал быть непонятым читателем, ведь на пространстве всего предшествующего текста слова «боляре» и «бояре» встречаются в летописи без какой-либо системы, вперемежку, как совершенно равнозначные.
Более убедительным представляется другое объяснение. Автор указанных летописных статей не использовал оба слова, он предпочитал одно, книжное, – «боляре». Названы же сторонники Всеволода «боярами» потому, что применил это название другой летописец, продолживший работу над Владимирским сводом. В сообщении под 6685 (1176) г. он посчитал нужным упомянуть «бояр» и сделал это в привычном ему написании
[128]. До вмешательства редактора никаких «бояр» в тексте не было, в противном случае они бы именовались «болярами», как и вельможи из лагеря Мстислава. Значит, не было (или почти не было) бояр и в первоначальном окружении Всеволода. Становится понятным, почему младший Юрьевич апеллировал только к воле Бога и владимирцев – горожан, посадских людей, о которых ростовцы говорили уничижительно: «то суть наши холопи каменьници»
[129] (каменщики, то есть ремесленники). Ощутимой поддержки местного боярства Всеволод пока не имел.
Источники свидетельствуют: князь и горожане выступают как равноправные партнеры. Получив отказ Мстислава на предложение разрешить их спор полюбовно, Всеволод советуется с переяславцами, как ему поступить. Позже, после победы над союзником Мстислава – рязанским князем Глебом – Всеволод Юрьевич, убежденный христианин («благосердъ»), старается не допустить расправы над ним и другими пленными, родичами и вельможами Глеба, но вынужден считаться с волей владимирцев, желающих наказать своих и княжих обидчиков за их «неправду». В этом и других случаях двадцатидвухлетний правитель поступает как осторожный, прагматичный политик, идущий на тактические уступки своим сторонникам ради достижения стратегической цели – сохранения и укрепления власти. Чувствуется византийская школа.
Но кто же те владимирские жители, названные в летописи «боярами», которые поддержали Всеволода, а затем учинили вместе с купцами «мятежъ великъ», требуя наказать пленников? Вероятно, местные землевладельцы, чьи хозяйства, семьи и святыни пострадали от рязанской рати, усиленной половецкой конницей («Глѣбъ, с Половци с погаными… села пожже боярьская, а жены и дѣти и товаръ да поганым на щитъ, и многы церкви запали огнемъ.»
[130]). В сравнении с родовитыми «болярами» Ростова и Суздаля эти владимирские «бояре» были такие же «мизинные люди», как и посадское население Владимира, поэтому в изначальном тексте летописи (первом Владимирском своде) отдельно не упоминались. В более поздние времена, когда имя Всеволода Юрьевича прогремело по всей Руси и за ее пределами, когда его официально стали титуловать великим князем, а его неродовитые соратники обрели власть и знатность, очередной редактор свода решил «восстановить истину», здраво рассудив, что столь славному государю не пристало выступать на страницах истории без бояр. При этом в силу особенностей своего стиля сводчик использовал русский, а не славянский вариант термина.
Можно даже определить время, когда была сделана эта правка. М. Д. Присёлков считает, что следующая редакция Владимирского свода относится к 1193 г. (по Н. Г. Бережкову – к 1192 г.) и выполнил ее автор записей 6686–6701 (1178–1192) гг.
[131] Так вот, в этих новых статьях «бояре» встречаются четырежды (в сообщениях под 6694–6695 гг., которым соответствуют 1185–1186 гг. от Р. Х.), а «болярин» – только один раз (под 6694 г.). Логично предположить, что автором новых статей и редактором статьи 6685 (1176) г. был один и тот же человек. В 6701 г. (1193 – по М. Д. Присёлкову, 1192 – по Н. Г. Бережкову) он составил новую редакцию свода и внес поправки в записи своего предшественника. (Единственный славянский вариант термина – в статье под 6694 г. – мог появиться в результате описки последующего сводчика.)
