Этому полагалось кровоточить, болеть, гореть пламенем сжигающей плоть лихорадки, а самого обладателя должно было шатать от слабости и страшной кровопотери. Это было огромной раной с наложенными поверх многочисленными крупными швами и даже фиксирующими скобами. Зачем? А затем, что под поврежденной кожей просто обязаны быть сломанные кости ребер и грудины.
Иначе говоря, двойной удар меча – крест-накрест – разворотил Лодовико Ди Йэло грудную клетку. Напрочь. Наверное, это не болит, потому что с таким не живут. Но дело-то было в том, что никакого дискомфорта, боли или прочих неприятностей зашитые раны Марко не причиняли. Это была стопроцентная имитация ран самым гениальным сфумато, которое когда-либо приходилось видеть сыну бывшего рыцаря и хозяину театра. Печать Леонардо на левой кисти по сравнению с ранами казалась детской забавой.
Марко отдышался от собственного короткого крика, обнаружил под рукой таз для умывания, наполненный прохладной водой, затем долго тер лицо грубым полотенцем, как будто проверял, что лицо не исчезнет и не сотрется после обилия воды с мылом. Ему также бросились в глаза многочисленные царапины на массивной медной раме зеркала, как будто зеркало доставали из рамы и затем вставляли обратно или меняли, что ли, да неаккуратно, второпях.
Между тем за спиной послышались тихие шаги. Марко быстро обернулся.
– Д-доброе утро, мессир, – почтительно поклонился тихо вошедший человек средних лет.
Черные подпоясанные одежды из легко моющейся ткани, белые полотняные нарукавники и маленькая красная нашивка на плече – стилизованный ланцет с каплей крови в форме сердца – давали возможность без труда узнать в визитере врача. В руке гость держал типичный врачебный кофр с инструментами и лекарствами. И надо было видеть, каким взглядом он смотрел на рану! Недоверие, любопытство, едва ли не суеверное почтение, восхищение – этому взгляду позавидовал бы любой актер из труппы Синомбре, ибо сыграть такое под силу лишь корифеям. Взгляд кричал: «Этого не может быть, не может!»
Вслед за взглядом то же самое прошептали губы мужчины средних лет. Затем он опомнился и еще раз поклонился.
– Не сочтите за оскорбление, мессир… Я искренне рад, что к вам возвращается здоровье, а чудодейственные шилские снадобья, привезенные вашим батюшкой, достойны высочайших похвал. Я искренне сожалею, что не смог присутствовать при операции и не знаком с тем, кто ее проводил. Он достоин возглавить Сумарийскую коллегию хирургов.
Впрочем, слова об «искренней радости» взгляду не соответствовали. Во взгляде было восхищение мастерством неведомого хирурга, но никак не добрым здравием мессира Ди Йэло-младшего.
– Благодарю, – проговорил Марко, пробуя свой собственный новый голос, который звучал на полтона ниже настоящего. – Это все?
– Нет, мессир. Вы позволите осмотреть?
Деловитый доктор уже раскладывал на каменном столике у зеркала принадлежности для мытья рук, не давая хозяину покоев опомниться. Марко выпал из состояния ступора только тогда, когда протертые пахучей спиртовой смесью сильные пальцы потянулись к его груди.
Стоп! Этого допустить нельзя! Как бы натурально ни выглядела рана, это всего лишь муляж поверх целой кожи. Доктор не сможет ни прозондировать рану, ни что-либо еще с ней сотворить. Что бы сделал Лодовико, как себя повел? Похоже, вживаться в роль придется без заранее выданного текста, полагаясь на экспромт.
– Не сметь меня касаться! – Холодный резкий тон моментально отрезвил воодушевленного медика, рука его была перехвачена у запястья и сдавлена на грани боли. – Это надобно было сделать несколькими днями ранее, когда воистину требовалась ваша помощь. Сейчас она мне не нужна.
Эолова башка, как зовут-то врача? А, все равно… Марко вовремя спохватился и не помянул пятую точку божества вслух, вспомнив, что для храмовников такие ругательства считаются самым настоящим богохульством, к какому Храму бы рыцари ни относились. Неизвестно, употреблял ли их в повседневной речи Лодовико.
Врач охнул и сделал шаг назад, кланяясь.
– Прошу прощения, мессир. Вижу, за вами присматривает гораздо более компетентный специалист. Не зря ваш батюшка распорядился подать обычный плотный завтрак, вы на глазах идете на поправку. Однако вам все же вредно переохлаждаться.
Последнее замечание било в цель. Марко и сам не заметил, что его охватила крупная дрожь. На кухне очаги топят едва ли не круглосуточно, а в жилых помещениях замка это делается во второй половине дня. Сейчас прогретые камином стены отдали максимум тепла, дело приближается к полудню. Плюс некоторое нервное напряжение, вот и итог в виде озноба и пупырышек на коже. Краем глаза мужчина заметил то, что позволит быстро спасти положение, – стопку вещей на скамье. Доктор-то, поди, простого звания, он не погнушается помочь аристократу.
– Халат! – небрежно бросил Марко.
Упомянутый домашний предмет на меху норки, крытый стеганым черным атласом, был почтительно подан мессиру и надет поверх рубахи из тонкого полотна. В процессе одевания врач заикнулся было о перевязке, но Синомбре рыкнул на него, что, дескать, ране нужно дышать по новой методике, и на этом все кончилось.
После ухода врача завтрак принес один из глухонемых прислужников мессира Армандо – уже не в черном плаще, а в обычной лакейской ливрее. На широком деревянном подносе ароматно дымилась чугунная сковородка, которая была заполнена идеально прожаренными полосками бекона, присыпанного черным перцем. Дополнительно прилагался хлеб, сливочное масло, вареные яйца и мед, а также непременный атрибут зимнего завтрака в богатых семьях – напиток тэ. Мода на него пришла из Шилсы, располагающей нужным климатом для выращивания чудесного растения. Сушеные особым образом листья тэ капризно требовали прихотливых условий хранения, были восприимчивы к влажности и плесени и стоили весьма дорого. Существовали десятки рецептов заварки, а тот напиток, что полагался к завтраку мессира Лодовико и был принесен в специальной емкости из тонкого шилского фарфора, настаивался на палочках корицы и апельсиновой цедре, благоухая на все покои.
Задавать вопросы немому слуге бесполезно, но, к счастью, вместе с завтраком верзила принес короткую записку от мессира Армандо, приглашавшего пройти на родительскую половину Белого замка.
– Я понял, – угрюмо вздохнул Марко. – Скоро приду, вот бы знать еще, где эта половина.
Неизвестно, умел ли верзила читать по губам, но вздох он интерпретировал верно, сложив ладони лодочкой и изобразив в воздухе всю схему передвижения в духе «направо-прямо-налево-и-до-упора». Оставалось только кивнуть и молча приступить к еде, а аппетит разыгрался зверский. Переодеваться мнимый Лодовико не стал. В конце концов, умеренно больному (а после таких ранений вообще полагается лежать пластом, раз уж выжил) можно находиться у себя дома в том, что ему по вкусу. Вряд ли мессиру Ди Йэло-младшему кто-то сделает замечание, кроме Ди Йэло-старшего.
Прохлада коридоров и переходов, со вкусом отделанных белым камнем, светлым деревом, панно из самоцветов. Кажется, родительская половина куда меньше сыновней, где она начинается-то… По дороге никто не встретился, замок как будто вымер, но ощущение сохранилось только до того момента, как Марко вплотную подошел к высоким двустворчатым дверям из темной, почти черной древесины. Около нее замерли как изваяния двое могучих верзил в черных плащах. Вчерашние или нет – не поймешь, у тех были закрыты лица. На гостя они слегка покосились и с легким поклоном толкнули створки, приглашая войти. За дверьми снова был переход, ведущий на винтовую лестницу, освещенную скупыми прямоугольниками солнечных лучей, падающих из узких окон-бойниц. Башня. Марко успел одолеть один виток лестницы, как вдруг отворилась невысокая стрельчатая дверца на площадке и оттуда выглянула пожилая женщина, одетая добротно и элегантно, как полагалось бы экономке или даже компаньонке госпожи в богатом доме.
