Теперь, как будто из тьмы прошлого, глухо звучал старческий голос мессира Армандо.
– Анна Салазар открыла портал – туда, где, по ее мнению, ей было самое место, в полыхающую Mortem Rubrum, в летнюю столицу Сумары, Селону. Заметала следы, чтобы увести ищеек Совета подальше от тебя. Конечно, она не могла знать, что в Селоне ее задержат и попытаются лечить, дабы после выздоровления она предстала перед судом за бегство из-под стражи и незаконное использование магии живописи. Но суд ее миновал, ибо лечение запоздало. Не знаю, мальчик, какому исходу ты был бы рад больше…
– Ничему, – столь же глухо ответил Марко.
– Так я и думал. Для тебя она чиста – иначе и быть не может для подлинной сыновней любви. Не сомневаюсь, что последние слова Анны были о невиновности Диего и ее родни, а вот тут наверняка можно верить только первой части. Зло, призванное из небытия на землях Арриды, все еще не укрощено, оно бродит рядом. Многочисленные свидетельства сфумато неро, найденные в мастерской твоего отца, не имели оттисков Печати Леонардо – иначе и быть не могло, подписать их, все равно что четким почерком вырезать на теле трупа имя убийцы. Изуродованные рыцари Совета Храмов и члены их семей, включая невинных детей, заселенные демонами тела людей и животных в горных хуторах – вот с чем пришлось столкнуться храмовникам. И до сих пор нет окончательной победы…
На миг в покрытом пылью помещении стало совсем тихо, а затем надтреснутый голос нанес последний удар:
– Следствие показало, что манера письма на части полотен свойственна самозваным магам-мастерам из семьи Анны. Их уже не было в живых, спросить не с кого, но доказательства говорили сами за себя. Прости, мальчик. Ты же хотел знать… Не думаю, что твоя мать была причастна к черному колдовству, ее ввели в заблуждение, а любовь к родне сделала все остальное.
– Я не могу поверить вам, мессир Армандо.
Марко ожидал чего угодно – гнева, вспышки ярости, да хоть смеха в ответ, но прозвучало только это:
– Нет нужды мне верить. Достаточно просто знать.
И вот тогда случилось то, что не позволил себе ночью Марко Синомбре. Тончайшей работы золотой кубок, стоявший на краю стола, заваленного набросками копий эскизов, был схвачен крепкой рукой и полетел в ближайшую каменную стену с такой силой, что благородный металл смялся от удара.
Глава 7
Донателло и медведь
Копировать манеру живописи мертвого рыцаря или править его работы Марко не составило особого труда. Разве что масштаб удивлял и повергал в некоторую робость, глобально распоряжаться погодой было непросто. На третий день кропотливых занятий стало ясно, что в случае необходимости подменыш вполне способен работать с наследием картин Лодовико, внося нужные изменения. Он ведь действительно мог бы стать неплохим «дождеплюем», управляя погодой. Легче же и быстрее всего удавались Марко небольшие яркие зарисовки, сделанные на пергаменте или бумаге с помощью несмываемой туши и простого пера, хотя на самом деле они были наиболее сложными. В них нельзя было исправить ни одной линии, поскольку тушь мгновенно впитывалась и высыхала. Как и многие члены Совета, Лодовико часто носил с собой маленькую книжицу с чистыми листами – для набросков грифелем или своими любимыми черными перьями, к которым прилагалась чернильница-непроливайка для дорогой несмываемой туши, произведенной в Шилсе.
Но сфумато являлось только первым шагом. Мертвый рыцарь принадлежал к тем редким храмовникам, которые дополнительно пользовались магией артефактов – помимо волшебства, творимого с помощью грифеля, кисти и красок. Артефакты были особым шиком тех, кто входил в состав Совета Храмов, подчеркивали уровень их мастерства и функции выполняли очень разные. У кого-то имелся медальон, способный, подобно инструменту лозоходца, мгновенно изыскивать источники воды в самой засушливой местности. Кто-то владел перстнем, направляющим приказы к действию зверей или птиц. Артефакт Лодовико Ди Йэло красовался на левой руке хозяина на том самом парадном портрете – это была черная перчатка, которую с большой натяжкой можно было назвать латной. Металлические накладки на потертой черной коже (сплав серебра со сталью) и работали как концентратор холода, и могли управлять массами снега и льда, и одновременно отталкивали холод от тела хозяина. Так что выскочи мессир Ди Йэло нагишом на мороз в одной перчатке на левой руке, его не коснулась бы никакая стужа. И артефакт этот – сугубо зимняя то ли забава, то ли подспорье. Нет мороза – нет действия.
– Это обязательно? – поинтересовался Марко, примеряя упомянутую вещь рыцарского гардероба.
На закате они с мессиром Армандо стояли на небольшом балконе в угловой башне Белого замка, откуда открывался вид на сладко дремлющий в белесом безмолвии лес.
– А ты как думал, мальчик? Пробуй. Внутри такой же оттиск Печати, как у тебя на руке. Пейзажную зарисовку ты только что сделал. Представь, что она подвластна тебе не только в том случае, если ты находишься рядом и смотришь на нее, но даже если ты где-то вдалеке, за десять миль. А она сейчас всего-то у тебя за спиной, в этой комнате.
Марко непроизвольно крякнул. «За спиной!..» Это все равно что те самые десять миль. Холода сейчас он и правда не чувствовал, хотя стоял на балкончике с непокрытой головой и в простом домашнем жилете поверх тонкой рубашки. Впрочем, иллюзия тепла могла быть и следствием волнения – от напряжения на лице даже выступил пот.
Первая попытка оголить от шапок снега еловые лапы, сбив его движением руки на немалом расстоянии, естественно, провалилась. Равно как вторая, третья, пятая, восьмая… Отгорел закат, стемнело, небо вызвездило в преддверии холодной ночи. Здесь, в семидесяти милях от Фьоридо, контраст дневных и ночных температур всегда был более выражен, подтверждая коварную репутацию климата предгорий.
Армандо с сожалением пожал плечами.
– Ну что ж, может, и не удастся. Будешь носить как бутафорию.
Синомбре особо не чувствовал себя посрамленным. В конце концов, он на эту главную роль не напрашивался, он тут только статист. Каждый день в Белом замке проходил у него по единому плану, начиная с утреннего визита к Анне Ди Йэло и заканчивая уроками поведения и живописи у мессира Армандо. Визиты к матери погибшего рыцаря были непростыми по нескольким причинам: женщина, живущая в коконе бесчувствия, все-таки ориентировалась на имитацию телесной оболочки сына, принимая ее за истину. Каким образом – непонятно. Это чувствовалось по тому, как она держится за горячую кисть сильной мужской руки, поглаживая ее своими тонкими прохладными пальцами, как пытается провести этими пальцами по лицу гостя – то ли узнавая, то ли силясь опознать. Марко было стыдно ее обманывать таким способом, но с другой стороны, она чуть-чуть оживлялась всякий раз, когда он находился рядом. И тогда его сердце преисполнялось жалости.
Как мог дядя, которого он никогда не знал, сотворить такое? И главное, зачем? Кто был заказчиком – жители Арриды, мстящие Командорам и Совету за уничтожение своей страны, личные враги Армандо Ди Йэло, кто-то еще? В любом случае для Анны текла не жизнь, а жалкое подобие существования. Воистину это ужасно.
