– Как вы смогли найти меня столь быстро? – спрашивал Марко у старика, и ответ вновь стал неожиданным.
– У меня были предположения, кто ты есть. Это ведь твой второй приезд в зимнюю столицу за последние шесть или семь лет? Только первый был куда более скромным, с ограниченным набором декораций. Наверное, из широкого круга общения я один знал об увлечении Диего Салазара театром. Перед вступлением на путь посвящения в рыцари мастерам положена длинная исповедь Командору Храма, готового принять их присягу. Увлечение не было чем-то зазорным, но Диего считал его баловством юности, а потому предпочел оставить далеко в прошлом. Ты не слишком-то похож на отца внешне, разве что лоб с залысинами с ранней молодости – это ваше семейное. Но несколько декораций, пусть и сильно измененных тобой, все же вполне узнаваемы. Тебе не нужно было пользоваться ими.
Черные глаза под тяжелыми старческими веками смотрели с усмешкой. Марко не удержался:
– Видели и поняли, кто я, и не выдали Совету сына чернокнижника?
На лице мессира Армандо не дрогнул ни один мускул.
– В этом не было нужды, мальчик. И сейчас нет. Я бы не прибегнул к недостойному храмовника шантажу, если бы не моя личная необходимость. Считай меня старым честолюбивым скрягой – я такой и есть. Повторяю, я никогда не верил в виновность Салазара.
Синомбре скрипнул зубами. В последние дни в нем крепла надежда – может быть, удастся восстановить доброе имя родителей, раз уж заварилась каша с аферой мессира Армандо? У отца с мамой ведь даже могил нет – и тела чернокнижников после казни, и умерших жертв Красной Смерти уравнивало огненное погребение, после которого прах спускали в глубокие подземные шахты. Маленькое имение Салазаров перестало существовать, крестьян расселили в другие места, а сама местность была превращена с помощью сфумато в новый ландшафт, дабы ничто не напоминало о прежних владельцах. Марко нашел в себе силы побывать там, когда возвращался в родные края со своим первым театральным фургоном – но тот визит стал морально тяжелым и потому единственным. Обоснована ли была нынешняя надежда? Вряд ли. Силенцио дорадо – надежная вещь для честности делового партнерства, но в соглашении пункт о прошлом семьи Салазар отсутствовал, оно лишь гарантировало Марко и всей его труппе полную безопасность и неприкосновенность…
Оставив на какое-то время попытки овладеть артефактом-перчаткой в плане управления стихией холода без связи с той или иной картиной-сфумато, Марко сосредоточился на других важных делах. Во-первых, под диктовку Армандо написал будущему тестю сугубо деловое письмо: мол, я жив, мое почтение вам, брачные обязательства в силе. Во-вторых, снова под диктовку ответил на умеренно тревожный письменный же запрос Совета, выражавшего возмущение, с одной стороны (долг чести – это прекрасно, но во имя другого долга рыцари не должны убивать друг друга, их жизнь принадлежат Храмам) и вялую радость – с другой (надеемся, мессир Ледяных пустошей будет справляться со своими обязанностями?).
В-третьих, вежливая отписка была сделана в адрес главы семейства Де Лаго уже самим Армандо, но с сыновними дополнениями в виде пары сухих фраз о погашенном долге чести. В ходе работы над нарастающим валом корреспонденции Марко не забывал и о том, что пора навестить того самого Донателло, пьющего не просыхая в гостевом доме чуть ли не десятый день подряд.
Гостевой дом на самом деле не был отдельным строением, он представлял собой частично изолированную пристройку, вписанную в архитектурный ансамбль Белого замка изнутри – с той стороны, которую занимал Ди Йэло-младший. Сейчас эта пристройка, размером не уступающая особняку в каком-нибудь маленьком поместье вроде того, в котором родился и провел первые годы жизни Марко, практически пустовала. Ранее ее занимала личная охрана мессира Лодовико, его свита, которую Армандо разогнал по домам вместе с той частью прислуги, которая регулярно пересекалась с настоящим Лодовико. Теперь штат обновился. У Марко уже частично оформилась шальная мысль относительно личного слуги для себя самого, ибо пока данную миссию исполняли каждый день глухонемые верзилы мессира Армандо. Но как отнесется к этому Ди Йэло-старший, было неясно. А как отнесется Пабло к крайне странному распоряжению Синомбре (наняться на службу к Ди Йэло-младшему), скрепленному печатью хозяина, – тоже вопрос.
В главном зале гостевого дома слабо тлел камин, а на каменном полу около оного присутствовали самые разнообразные следы длительного запоя, в который винтом вошел один-единственный человек, разметавшийся в пьяном сне на охапке не самой свежей соломы. Многочисленные опустевшие и частично полные винные бутылки, остатки закуски (она явно не соответствовала по объему выпитому), грязный и смятый плащ, на котором валялся огромный лохматый пес пастушьей породы, смачно грызущий кость. Он лениво покосился на вошедшего Марко и продолжил свое занятие.
Тот, кто похрапывал на соломе, звался Васко Донателло. Двадцати пяти лет от роду, младший сын обедневшего дворянского рода, недостаточно талантливый, чтобы нести семейный рыцарский стяг, и слишком ленивый, чтобы остаться в простых мастерах сфумато, на которых порой перекладывается львиная доля рядовой работы. Из школы его выгнали. Отец его был рыцарем, да давненько уже умер. Четвертый ребенок в семье не мог рассчитывать на какое-то серьезное наследство. Васко помыкался, пытаясь устроиться в жизни, да и предпочел держаться в тени сильного – того, кто может обеспечить безбедное существование, защиту и поделится частью своей силы, а точнее, клочком той самой тени. Бесшабашность, запал дворового пса в погоне за курами, готовность приносить палку по первому же крику «взять!», потребность во властной руке, способной в нужный момент протянуть кусок хлеба, – вот характеристика, данная Донателло главой семьи Ди Йэло. В конце характеристики прозвучало уточнение, помещающее обладателя описанных достоинств личности в разряд кого-то среднего между другом, собутыльником, слугой и дружками в целом. С точки зрения Армандо, единственным достоинством Васко была неизменная преданность, на которую можно было рассчитывать в любых обстоятельствах.
Сейчас Донателло был мертвецки пьян. Помня инструкции мессира Армандо, Марко толкнул распластавшуюся на соломе фигуру мыском сапога в бок и гаркнул на весь зал так, что пастуший пес закопался мордой в свою подстилку из плаща.
– Встать, собачий корм!
Про себя он подумал, что подсказанное отцом Лодовико обращение к другу (да хоть бы и к слуге!) звучит по меньшей мере странно. Ему не пришло бы в голову так обращаться, например, к Пабло. Да к кому угодно! Но слова подействовали – моментально и очень даже бодряще. Через секунду Донателло стоял на коленях, безуспешно пытаясь принять вертикальное положение и норовя рухнуть лицом вниз. Когда ему удалось встать, у него пополам с ядреным многодневным перегаром вырвалось удивленно-испуганное восклицание, в котором, однако, прослеживались скудные следы подлинного облегчения.
– Лодовико… в душу мать… живой?!
Затем нетрезвый взгляд сфокусировался, обрастая десятком не распознанных Марко оттенков чувств, начиная с того же облегчения и заканчивая каким-то недоумением и почти суеверным страхом. Васко тряхнул нечесаными серовато-русыми патлами, опустив голову и увидев у ног пса.
