– Сын мой, – проговорил Командор Бентозо густым и тягучим басом, – прими же руку невесты для того, чтобы вести по земной жизни до конца своих дней.
Бьянка вступила под можжевеловую арку с другой стороны. Все, кто наблюдали за церемонией, стоя в отдалении, восхищенно зашептались. И было отчего! Мэйс Ди Боске являла собой сочетание красоты, изящества и скромности, как и положено невесте. Платье из тяжелой жаккардовой парчи с выпуклым рисунком, выполненным серебряными нитями, с длинным и не менее тяжелым шлейфом, было воплощением сказочной зимы – игра света создавала на ткани иллюзию струящихся снежных ручейков. Плечи были обнажены и горделиво несли груз жемчужного ожерелья удивительного оттенка, примирившего белокуро-золотистый цвет волос Бьянки, ее молочно-белую кожу и серебряное парчовое платье.
– Я отдаю свою руку, сердце и жизнь, – произнесла девушка полагавшуюся фразу недрогнувшим голосом.
Она прелестно улыбнулась, как ее научили давным-давно, слегка присела в неспешном и грациозном реверансе, отвечая на такой же заученно-стандартный поклон жениха, и ее тонкие пальчики оказались в его широкой ладони. Перстни с турмалином украсили безымянные пальцы левых рук. В полной тишине вновь зазвучал тягучий бас мессира Бентозо, читающего свадебную молитву всем божествам.
– Целуйтесь же во имя плодородия вашего брака! – заключил Командор.
Марко склонился, одной рукой обхватывая жестко стянутый узким корсетом девичий стан, другой поддерживая головку, обвитую сложно заплетенными косами. Бьянка была безучастна к происходящему и покорна, как кукла, какой уж тут поцелуй «во имя»… Сейчас Синомбре был воистину зол – на мессира Армандо, на себя самого, на обстоятельства, толкнувшие эту девушку в его объятия. Он только коснулся своими губами ее холодных губ, но прикрыл собой Бьянку так, чтобы все окружающие думали – поцелуй страстный, жаркий, длящийся достаточно долго и со вкусом.
Теперь эта пара считалась женатой – отныне и навсегда.
Официальная часть закончилась – и поздним вечером все собрались в зале для торжеств. Это величественное помещение с высокими сводами, украшенными цветными витражами стрельчатыми окнами и подвесными лампами на сотни свечей ожило благодаря гулу человеческой речи, взрывам смеха, неизменным пошлым шуткам в адрес молодых и веселыми мелодиями, льющимися с хоров, где отрабатывали свой хлеб десяток приглашенных музыкантов.
Серебряное платье мерцало рядом, по левую руку. Марко машинально отвечал на здравицы под глухой звон наполненных галантским вином кубков, что-то ел, что-то пил, но на самом деле не замечал ничего, кроме игры света на тяжелом парчовом платье жены и профиля ее лица, в котором не было ни кровинки. И когда под всеобщий хохот кто-то напомнил про обычай предъявить с утра простыню с брачного ложа, Синомбре резко встал, обратившись очень спокойным и оттого особо пугающим голосом и к шутнику (Беллини, кто ж еще), и ко всем присутствующим:
– Любому, кто сомневается в чистоте моей жены или же в моей мужской состоятельности, я действительно предъявлю простыню. Ту самую, которой его укроют в гробу, дабы не шокировать окружающих изуродованным телом. Есть еще желающие пошутить?
Таковых не нашлось – во всяком случае, в присутствии мессира Лодовико, за которым сейчас крайне пристально следили несколько пар глаз. Задумчивые – Донателло, оценивающие – Бентозо, насмешливо-одобрительные – Ди Йэло-старшего и… была еще одна пара, человеку не принадлежащая.
Дневным птицам уже положено попрятаться по гнездам. Но сквозь цветные стекла витража за пирующими в зале присматривала болотная сова, сидящая на каменном выступе и выбравшая для наблюдения прозрачный фрагмент стекла. Наблюдение, естественно, вел кто-то другой – глазами ночной птицы. Сова покинула свой пост сразу после того, как на обнаженное плечо новобрачной упала тяжелая левая кисть мужской руки – той самой, на которой просматривались контуры Печати Леонардо.
– Пойдем.
Гости продолжали пировать, веселиться и шутить. Для молодых наступило время брачной ночи.
Глава 11
Синяя борода
Бьянку как можно быстрее освобождали от свадебного платья, наконец-то позволив свободно вздохнуть, хотя этот вздох можно было назвать скорее судорожным, чем действительно свободным. По ночам в дортуаре пансиона девушки часто шушукались между собой – тихонько, чтобы не услышала дежурная наставница, посапывающая в своем кресле. Из этих томительных ночных разговоров можно было узнать, как некоторые матери из состоятельных семей, желая дочерям добра в будущей семейной жизни, приводили последних к куртизанкам – на несколько уроков, посвященных если не любви, то ее плотским проявлениям.
Но эта сторона жизни так мало интересовала Валентину Ди Боске, что она и не подумала сделать для дочери нечто подобное или хотя бы просветить самостоятельно – в достаточной степени, чтобы отступил естественный страх перед неизведанным.
Женские руки проворно помогали снять платье и украшения, разбирали прическу, расчесывали волосы, похлопывали госпожу по щекам для придания румянца, переодевали в ночную сорочку, местами царапающую нежную кожу жестким кружевом, а голоса помощниц давали советы разной степени толковости или нелепости. Бьянка пыталась собраться с сумбурными мыслями, подчиняясь всем манипуляциям, и даже сама не заметила, как оказалась в мужниной спальне.
За спиной захлопнулась дверь под напутственный шепоток служанок, а перед глазами в полумраке, разбавленном золотистым сиянием свечей, замаячили очертания кровати под балдахином, а около нее – силуэт чернобородого мужчины в черном халате с наглухо, под горло запахнутым воротом.
– Мессир… – Бьянка послушно склонила голову, признавая над собой супружескую власть этого мужчины и некстати вспоминая о пугающем брачном сфумато.
Но ничего не произошло. Никто не думал на нее набрасываться с первой же секунды, а в тишине, до этого прерываемой только потрескиванием дров в камине, прозвучал спокойный низкий голос, к которому Бьянка старалась привыкнуть в процессе ежедневных встреч за обеденным столом.
– Послушай, Бьянка… Я хорошо понимаю, что все, услышанное тобой обо мне, все, что было сделано или сказано ранее, никак не изменить. Представь себе, для меня это тоже имеет значение – куда большее, чем ты можешь себе представить. Объяснения излишни и бессмысленны. То, что ты видела четыре дня назад, – только спектакль. На публике я могу быть одним – наедине с тобой совершенно другим. Я только хочу, чтобы ты поняла: я не подниму на тебя руку, не сделаю ничего против твоей воли, не причиню зла. Это единственное, что тебе необходимо знать и усвоить. Лишние досужие сплетни с утра вообще не нужны – ни мне, ни тебе. А потому… ложись спать. Здесь, разумеется. С какой стороны постели, решай сама. Другая половина – моя. Не знаю, как ты, а я что-то утомлен сегодняшней суетой. – Мужчина кивнул, указывая на низкий столик у камина, где в серебряной чаше со льдом ждала своего часа бутылка белого игристого вина. – Я собираюсь выпить это и действительно лечь спать.
Такого поворота девушка ожидала меньше всего. Она застыла на месте, даже не зная, что ответить.
