– Ну а потом?..
– Ах, какая вы любопытная, мэйс! Я знаю только то, что знают все. Прилюдная ссора во время весеннего карнавала в Селоне. Обмен угрозами, затем примирение с вином и шумной гульбой. Лодовико нашли рядом с телом брата, крепко спящим. Оба перебрали накануне вечером, да один не проснулся, отравленный ядом.
– Но ведь…
Инез махнула рукой, стряхивая в фартук остатки муки со стола.
– Никакого «но». Были бы улики какие серьезные – храмовники и Магистрат бы не оставили это дело. А так вроде и он, ничего не помнящий, расправился с братом, а кто ж еще, они вдвоем пили. А вроде и не он – при нем не нашли ничего со следами яда. Не подтверждено – не опровергнуто, но молва пошла и закрепилась. Да так, что поговорка про «последний стол у Ди Йэло» прижилась намертво.
– А вы не верите? – с надеждой спросила Бьянка.
– Не мое дело верить или нет, мэйс. Я тут для другого, а остальное мне безразлично вовсе. Я состою при госпоже Анне еще с тех пор, как она вышла замуж. Цветочек был – навроде вас, а потом оно вон как…
Женщина вздохнула и тыльной стороной кисти смахнула со щеки некстати скатившуюся слезу.
– А… – Бьянка глубоко вдохнула, прежде чем продолжить расспросы. – А похищенные девушки? Я так много слышала об этом.
– Какой мужчина не бегает за юбками! – передернула плечами Инез и заторопилась. – Я тоже много слышала. Дыма без огня не бывает. Только здесь я не видала ни одной. Не донимайте меня больше, мэйс. Ваш муж – вот у него и спрашивайте. Мне пора к мэйс Анне, она уже слишком долго одна.
– Инез! – Бьянка удержала экономку за руку, легонько пожимая ее в знак признательности. – Спасибо вам за урок! И последний вопрос… Мэйс Анна выходила замуж… по любви?
Кажется, это стало полнейшей неожиданностью. Пожилая женщина рассмеялась, качая головой и обнимая девушку в редком для нее душевном порыве.
– Ох, как же вы, сударыня, молоды! Брак по любви – для простого люда, а для таких, как ваша белая косточка, это роскошь. Молю Терру, чтобы ваш-то брак сложился, может, в нем непутевый сын наберется ума. А что до мэйс Анны, то да… Редкое везение, с Армандо они друг другу приглянулись, сватовство и все такое как раз по любви было. Это она сама поведала. Женились они сразу после того, как она отказала другому. Отказала со смехом, прилюдно, потом жалела, что так с ним обошлась, письмо написала с извинениями, да поздно было. Пропал, видно, уехал подальше в сердцах, да и сгинул, не вынеся ее каприза.
Голубые глаза Бьянки широко распахнулись от удивления.
– Печальная история. Как же звали этого несчастного?
Экономка покопалась в своей памяти, но, похоже, как и в кладовой, содержавшейся в идеальном порядке, там оставались только свежие продукты воспоминаний, годные к употреблению в положенные сроки.
– Я тогда только-только поступила к ней в компаньонки. Место хорошее, люди тоже. Она со мной держалась как с сестрой. Жених тот был знатен, но не богат, да и не в том дело. Мэйс Анна говорила, что боится его, боится до дрожи.
– Почему же?
– Мол, руки его способны сотворить из одного корня и шелковые ленты для свадебного букета, и петлю палача. И он сам не увидит разницы. Вот как, это я помню! Правда, сама я его никогда не видела. Был ли он красавчик, как Армандо в молодости, не знаю…
Женщина заторопилась к своей госпоже – подступало время ежедневного массажа. Она уже поставила ногу на порог кухни, где Бьянка самостоятельно вынимала из печи готовый маковый рулет.
– О! Гвидо его звали! – воскликнула Инез, которая, как многие в пожилом возрасте, радовалась ожившим в памяти образам. – Точно. Гвидо.
Марко приходил в себя долго. Он не знал, что думать по поводу этих надписей на стене. Они как будто взывали о помощи, они тревожили душу. Что хотел сказать Лодовико? Кому он это писал? Синомбре обыскал все углы мастерской и нашел бутылку красного галантского. Откупорил и смотрел на нее минут пять, понимая, что делает многие вещи по шаблону почившего Лодовико – выражение чувств, какие-то действия и вот сейчас – попытка залить вином душевное смятение. Он плеснул вина только на донышко кубка – так, чтобы промочить пересохшее горло.
Чтобы руки были хоть чем-то заняты, он собрал остатки штукатурки, развел обычные известковые белила и густо замазал ими всю стену. В его голове крутились обрывки многочисленных разговоров с мессиром Армандо, где в единую карусель слились образы родителей, обвинение отца, поступок дяди, до сих пор кажущийся невероятным, недомолвки самого Ди Йэло-старшего, люди которого, как давно стало казаться Марко, могут быть причастны к лесному происшествию с Руфино. Кто-то пытался заставить слугу замолчать – но почему бы не убить его сразу?
Эоловы персты… А не ищет ли мессир Армандо эскиз той неведомой картины Лодовико, которая просто-напросто была у него под носом в течение нескольких дней, но он так и не смог ее увидеть?
Сфумато аркано?
[22]
Об этой разновидности магии Марко знал, но не смог освоить, не хватало мастерства и учительской руки. Вы думаете, что это за пустое место на стене в конторе богатейшего банкирского дома? Вам кажется полной безвкусицей голая стена, в то время как хозяевам по карману украсить ее хотя бы гобеленом? Не обольщайтесь, там вполне может находиться полотно, невидимое для нежелательных глаз – и не осязаемое на ощупь. Его как бы нет. А на самом деле там изображен вход в хранилище. Просто видим – и ве́дом! – он одному банкиру и некоторым проверенным его людям. Все, утритесь, господа воришки, вам туда никогда не попасть.
Неужели Лодовико прятал набросок от собственного отца?!
Руфино посвящен в эту тайну, и мессир Армандо догадывается о чем-то, потому что для начала оставил слугу в замке, а потом попытался добыть сведения, но что-то пошло не по плану? Тогда Руфино тоже нужен ему живым. Или… был нужен, потому что Армандо уже узнал от него все, что хотел?
– Донателло! – заорал Марко так, что, скорее всего, слышно было от подвалов до чердака в каждой из башен.
Васко примчался быстро, даже обогнал своего Трезора.
– Мессир? – обеспокоенно спросил он. Марко заметил, что тот одет так, как будто собрался выехать куда-то в дорогу, вон и шапка на голове.
– И куда ты? – рыкнул Синомбре.
– Куда обычно, – удивился вассал и вполне искренне, – проведать мать рыжего олуха и здравие его самого. Я ведь каждый день мотаюсь в Невадо.
– Ну, и еще раз мотнешься, извини, – буркнул лже-Лодовико. – И не делай такие глаза, достал уже. Да, я извинился! Видимо, было бы лучше, если бы я съездил тебе по шее!
С неизменной своей ухмылкой Васко ответил, что рукоприкладство было бы куда более предсказуемым, но поступки мессира не обсуждаются.
