«У сон лезотр?»
[15] – спросила женщина, кивнув в сторону деревьев. Она снова поморщилась, и я понял, что ей действительно больно.
«Я не понимаю», – произнес я.
Дождь закончился, и женщина сняла капюшон. Моей первой мыслью было то, что ее волосы сочетались с мастью лошади – такие же серые, длинные и неукротимые на ветру. Потом я подумал, что на самом деле у незнакомки было два лица: одно старое и потрепанное временем, другое живое и юное, возникшее лишь на секунду.
Она снова поморщилась и показала на мертвого кабана.
«Салло!
[16] – процедила она, сплюнув. – Пьютэн де санглье
[17]».
Женщина плюнула на кабана и развернула лошадь. Тогда я увидел, что заставляло ее морщиться при каждом движении.
Другая сторона лошади порозовела от крови. Я решил было, что животное ранено, но, проследив взглядом выше, понял, что ошибся. В ягодице женщины зияла глубокая рана, которую она пыталась перевязать шарфом.
Я не ожидал встретить кого-то на суше – по крайней мере до тех пор, пока не доберусь до дома Брэнда. Я вырос в абсолютной уверенности, что материк опустел. Это казалось логичным. Как я уже говорил, на наших уроках математики папа заставлял меня считать, как мало людей осталось в мире. Мне казалось, что на суше что-то произошло, и она стала непригодной для жизни. Пока что я не встретил ни одного доказательства этому и не знал, правда ли это или лишь история, которую бабушка и дедушка рассказывали нам, чтобы мы были в безопасности на краю света, пока беби-бастеры не умрут. Я был довольно послушным ребенком, но, наверное, все дети хотят нарушать запреты и трогать то, от чего их просят держаться подальше. Наверное, так зародилось мое тайное желание повидать запретный мир. Даже теперь, став старше, я испытывал радость оттого, что отправился в это приключение, пусть мной двигал праведный гнев. Хотя я не ожидал встретить человека, я представлял, как это произойдет. Но я даже не предполагал, что мы не сможем поговорить.
Наверное, ты бы ожидал этого. Все-таки ты жил в мире, населенном людьми, которые говорили на самых разных языках. Теперь, глядя на твою фотографию, я понимаю, что даже не знаю, смогли бы мы поговорить. Мне всегда казалось, что ты говорил на том же языке, что и я. Но, возможно, ты был родом из другой страны, как эта женщина. Эта земля не принадлежала ни ей, ни мне. Как я узнал позже, она прибыла по морскому каналу, отделявшему наш материк от еще более крупного материка на юге. Женщина была француженкой. Но сначала я узнал три гораздо более важных вещи о ней: она была серьезно ранена, она нуждалась в помощи, и она очень любила командовать. Ее можно было назвать властной. Она вела себя так, словно управляла целым миром. И меньше всего она любила показывать свои слабости.
Поначалу нам пришлось нелегко. Женщина расстроилась и даже слегка обиделась, что я не говорю на ее языке. Это казалось странным, потому что позже она дала мне англо-французский словарь из своих запасов. Она бы не носила его с собой, если бы не предвидела проблемы. Благодаря книге мы перешли от общения жестами к общению жестами и поиску слов в словаре. Но это произошло гораздо позже – после того, как она заставила меня возвести палатку и с болью слезла со своей лошади.
Ее палатка была прямоугольником из вощеного хлопка с отверстиями и металлическими кольцами, через которые проходили длинные веревки. Женщина показала мне, как привязать их к двум деревьям, и кинула несколько алюминиевых колышков, которые крепились к ткани, создавая подобие покатой крыши. Затем она заставила меня отойти, снова махнув ружьем, и слезла с лошади. Наверное, ей не хотелось, чтобы я видел, как она морщилась от боли. Ее властность в первую очередь означала гордость несмотря ни на что.
Я хотел помочь ей, но она снова отмахнулась.
Женщина шагнула к одной из своих лошадей, собираясь достать что-то из сумок, но споткнулась и с криком рухнула на землю.
Она упала на ружье, задыхаясь от боли. Я бросился к ней и достал ружье из-под нее. Не самый вежливый поступок, но мне хотелось как можно быстрее убрать оружие, чтобы она не схватила его первой.
Женщина ахнула, зарычала и едва не прожгла меня взглядом.
Если бы я действительно был хорошим человеком, я бы постарался сразу помочь ей. Но я не хороший человек. Я – это просто я. Самый обычный человек. Поэтому первым делом я достал нож и освободил Джипа. Затем я проверил, почему он хромал. Рана не была глубокой, но огибала его переднюю лапу почти целиком, словно он угодил в капкан. В знак благодарности Джип лизнул мою руку, потом посмотрел на женщину и снова на меня.
«Я знаю», – сказал я.
Я открыл ружье и увидел один патрон – тот, которым женщина убила кабана. Значит, она блефовала, угрожая мне ружьем. В глубине души я не боялся ее, но был рад убедиться в собственной безопасности. Я бросил ружье на землю и направился к лошадям с сумками.
Женщина начала кричать, но ее голос был слабым, и я проигнорировал ее. Я нашел ее спальный мешок и отнес его в палатку. Затем я показал на него и жестами объяснил женщине, что я помогу ей лечь. Она ударила меня по рукам, когда я попытался дотронуться до нее. Я отпрянул и постарался успокоить ее жестом. Эти жесты я использовал, когда приближался к полудиким пони на островах, собираясь накинуть лассо на них. Спокойным голосом я сказал женщине то же самое, что говорил этим животным.
«Все хорошо, – произнес я. – Все хорошо. Я не причиню вам вреда».
Возможно, благодаря интонации женщина позволила мне отвести ее в палатку. Я уложил ее на спальный мешок и попытался осмотреть рану, но она махнула рукой в сторону лошадей. Теперь она почти не говорила – наверное, потому что с трудом сдерживала боль. Я понял, что лошадей надо развьючить, стреножить и отпустить пастись. С пряжками сумок пришлось повозиться, но веревки лежали сверху, и лошади, приученные к этому, спокойно позволили мне связать им ноги. Затем они разбрелись по поляне и начали с шумом жевать траву.
Тяжело дыша от боли, женщина показала мне нужную сумку, в которой лежали аптечка и словарь. Содержимое ее аптечки отличалось от моей, но там были чистые бинты и множество незнакомых мне трав и мазей. Она отобрала их у меня и занялась своей раной. Это оказалось проблемой, потому что она не дотягивалась до нее. Она могла лишь обвязать себя тканью, но не обработать рану.
Я жестами показал, что должен осмотреть рану сам. Женщина раздраженно тряхнула головой. Я взял словарь. Хотя позже я воспользовался им еще не раз, я помню свое первое слово – инфекция. На французском оно писалось так же, как и на английском. Я удивленно ахнул. Я показал женщине строчку с этим словом, и у нее задергался уголок рта.
«Инфекция, – сказал я. – Если не промыть рану, появится инфекция. А вы не дотягиваетесь до раны».
