Таким был Брэнд. Он всегда много говорил. Наверное, ему нравился его голос. Он любил трепать языком, – и ты доверял ему меньше, чем если бы он молчал.
Утверждение «мы люди севера» звучало неплохо, пока ты не обдумывал его и не осознавал, что оно было пустым, как ведро без воды.
«Мне жаль, что она ненавидит тебя», – сказал Брэнд.
Он умел сказать правильную вещь, слова, которые ослабляли твою бдительность и проникали прямо в сердце.
«Мне тоже, – сказала я. – Но я не знаю, как это исправить».
«Я думал об этом», – сказал Брэнд.
«Она не твоя сестра, – заявила я. – Тебе не нужно переживать об этом».
«Да, – согласился он. – Но я не могу избавиться от мысли, что она могла ей быть. И на что бы это было похоже».
Со своими словами Брэнд мог подобраться так близко, что приходилось ненавидеть его ради собственной безопасности.
«Они отравили разум Джой, – сказал он. – Чтобы она смирилась. Чтобы не пыталась сбежать, потому что если вы отказались от нее, в чем смысл побега?»
«Она была ребенком», – сказала я.
«В этом мире? – спросил Брэнд. – Он слишком стар, и в нем не осталось молодых. Мы все живем взаймы».
«Это ничего не значит», – ответила я, обдумав его слова.
«Я лишь пытаюсь сказать, что все мы ходим по краю, – сказал Брэнд. – Знаешь, что такое вымирание?»
«Да, – ответила я. – Знаю».
«Это про нас, – заключил он. – Про людей. Скоро нас не останется».
Тогда мы еще говорили. Теперь нет. Все из-за «Лезермана» и того, что я делаю по ночам. По ночам я ложусь под койку и царапаю стену. Сначала я отмечала дни с помощью острой отвертки. Краска на стене облезла, и оказалось, что под камнем скрывается штукатурка. Позже я обнаружила, что штукатурка была лишь тонким слоем на бугристых блоках, из которых вы строили дома. Они крупнее кирпичей, и между ними есть щели. Тогда я забралась под койку и начала царапать стену. Очень быстро штукатурка осыпалась. Я решила проверить, могу ли я сдвинуть блок и пробраться в другую камеру. Если у меня получится, возможно, я смогу сломать стену у двери, через решетку которой меня ударила Джой.
Брэнд назвал меня сумасшедшей.
Потом он сказал, что меня услышат.
Потом – что из-за меня у нас будут большие проблемы. А потом – что ему придется рассказать консерваторам, если я продолжу. Потому что даже если они не услышат, они все равно обнаружат, что я готовилась к побегу и что он скрывал это.
Я сказала, что это его решение. Я буду делать то, что хочу.
Брэнд не рассказал консерваторам.
Но перестал разговаривать со мной.
Я уже говорила, что меня спасла книга. Все время, пока я лежала на полу, выцарапывая цемент из щели между блоками, я думала о «Графе Монте-Кристо», книге о мужчине, по ошибке угодившем в тюрьму и пытавшемся сбежать из замка Иф, каким бы невозможным ни казался его план.
Мое заточение тоже невыносимо. Если я и проберусь через одну стену, то откуда мне знать, что смогу миновать другую? Но поддаваться сомнениям нельзя. Поэтому я ем, сплю, пишу в этом блокноте и царапаю стену, когда знаю, что рядом нет консерваторов. Я превратилась в потерянную героиню собственного романа, не уверенную в его исходе. Я знаю лишь одно: нельзя останавливаться, что бы меня ни ждало.
Я больше не видела Джой, как бы ни высматривала ее из окна. Иногда по ночам я просыпаюсь в уверенности, что она наблюдает за мной через окно.
Это чувство сильнее сна. Оно почти осязаемое, как запах ее кожи в моих воспоминаниях. Но сколько бы я ни подбегала к окну в надежде увидеть сестру, темнота полна лишь моих несбывшихся надежд.
Надежда отошла на второй план, когда я отправилась в путь по суше. Ее почти не было, но что-то в моем разуме отвлекало меня от мрачной реальности.
Есть и другая причина, по которой мы с Брэндом перестали разговаривать. Возможно, я не пишу о ней, потому что рассказала свою историю до этого дня, и каждый день так похож на предыдущий, что я начала ограничивать себя.
Потому что, когда история закончится, мне больше не с кем будет разговаривать, и тогда я действительно останусь одна.
Слова, написанные на обратной стороне фотографии, которая находилась в блокноте после слов на предыдущей странице.
Блокнот, в котором я писала свою историю, украли ночью. Пишу последние слова на обратной стороне этой фотографии. Места мало. Я писала до поздней ночи, чтобы справиться с самым грустным и не испортить сегодняшний день тоже. Оставила блокнот на окне. Попыталась заснуть. Теперь он исчез. Мое сердце вновь разбито. От меня не останется даже моей истории. Она маленькая, но моя.
Я пришла сюда за собакой, а нашла погибшую сестру. Она ненавидит меня. Я растеряна.
Если ты найдешь блокнот, кем бы ты ни был, пожалуйста, добавь в него эти слова. Мой воображаемый друг. Все мои друзья воображаемые. Даже друг на этой фотографии: мальчик и его собака на краю конца света. Как бы мне хотелось поговорить с ним вживую – узнать его не только между строчек этой истории. Я писала для него, но теперь все потеряно. Счастливых концов не бывает. Меня звали Гриз. Пока.
Глава 38
Теперь
Я вложила эту фотографию с последними словами между страницами книги, которую ты держишь в своих руках и читаешь сейчас. Сначала я перечитала все заново – всю историю целиком. Некоторые слова было сложно разобрать, строки плотно теснятся, чтобы сэкономить место, а иногда я писала так мелко, что теперь могу лишь догадываться, что там написано. Добравшись до конца, я решила вложить фотографию между страницами и объяснить, как моя история и эта фотография встретились и оказались вдали от того места, где блокнот был украден. Осталось несколько пустых страниц, но я думаю, что мне хватит.
Меня зовут Изабель. Моя мать считала это имя красивым. Так звали мою бабушку. Да, по желанию моего отца Изабель одним махом превратилась в Гризабель, когда я была ребенком и даже не умела ходить. Затем имя сократилось до Гриз. Теперь ты знаешь мое более красивое имя. Имя, которое совершенно не подходит мне.
Я не знала, хотя и подозревала, что мой блокнот украла Джой.
Я говорила, что меня спасли истории. Эта история спасла меня. Потому что Джой прочитала ее, и, словно волшебное заклинание или молитва – правильные слова в правильном порядке, – это изменило все. Или как проклятье. Возможно, проклятье – всего лишь отчаянная молитва, понятая неправильно.
В конце все-таки пролилась кровь.
Но сначала за моим окном послышался шум. Спустя два дня после исчезновения блокнота я вложила всю энергию и отчаяние в царапанье блока в стене под койкой.
Я царапала, долбила, скребла и чертыхалась до тех пор, пока у меня не заболели руки и мне не начало казаться, что я больше никогда не смогу разогнуть спину. Лежа в тесноте под койкой, я уловила шум и замерла.
