В 1912 г. социолог Чарльз Хортон Кули сетовал на упадок американского сообщества: «В нашей собственной жизни близость соседства была нарушена ростом сложной сети частных контактов, которая делает нас чужими для людей, живущих в одном доме… уменьшая нашу экономическую и духовную общность с нашими соседями».
234 С тех пор последовали и другие жалобы.
235
Согласно кропотливому накоплению социальных показателей, начиная с 1960 г., все показатели социальной и политической взаимосвязанности в США – голосование, посещение церкви, членство в профсоюзах, членство в организациях от Родительского комитета до Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, лиг по боулингу и даже карточным играм по выходным! – резко сократились, особенно среди тех, кто родился после Второй мировой войны, то есть фактически всего нынешнего населения. И это снижение распространяется на все возрастные, классовые, расовые, религиозные, региональные и образовательные категории.
236 Конфликт не уменьшился, а лишь распылился.
Первобытные общества, подобные тем, которые я описал ранее, настолько близки к понятиям органических и целостных, насколько это возможно, но и в них возникают споры. Даже среди других социальных приматов (а это все они) сотрудничеству может не препятствовать, а способствовать умеренный уровень агрессии. Это относится даже к крысам!
237 Социальный конфликт – это не всегда плохо. Это понимают даже ведущие социологи и антропологи.
238 Революционеры должны это понимать!
Я думаю, что в традиционных аргументах есть определённый смысл. Экономическое неравенство, безусловно, является важной причиной преступности. А государство само по себе является источником социального беспорядка, который может принимать форму преступности.
239 Но анархисты не должны мыслить категориями преступления. Они должны объяснять, что анархия, альтернатива закону и государству, является добровольной формой общества, основанной на равенстве и взаимопомощи. Закон – это грубый и неэффективный способ урегулирования конфликтов между людьми.
Более продуманной у анархистов – чем их экономизм и моральное негодование, – является критика природы закона как силы порядка, независимо от того, чьим интересам он служит и насколько плохо он функционирует. Закон действует категорично, но «каждый случай сам по себе является правилом». Нет двух совершенно одинаковых деяний (преступлений, если хотите). Нет двух совершенно одинаковых преступников. Последствия никогда не бывают абсолютно одинаковыми. Жертвы, если таковые имеются, никогда не бывают точно такими же. Но законы точно такие же. Одинаковое правосудие закона по своей сути неравноценно и, следовательно, по своей сути несправедливо. «При появлении новых казусов, право всегда оказывается недостаточным». Затем судьи либо искажают закон, чтобы соответствовать фактам, либо искажают факты, чтобы соответствовать закону, либо законодательный орган расширяет свод законов и усложняет его. В результате получается, что законов гораздо больше, чем может знать любой судья или юрист, и «следствием безграничности права является его неопределённость» – тем самым, как утверждал анархист Уильям Годвин, сводя на нет его цель – регулировать поведение.
240
Анархисты правильно верят – но это лишь символ веры, – что закон не обеспечивает особого порядка, а тот порядок, который он обеспечивает, часто является неправильным порядком. Они не знают, что даже многие социологи признают, что большая часть социального порядка, как такового, даже сегодня поддерживается негосударственными – анархистскими – социальными отношениями.
241 Примерно так же далеко зашли более проницательные классические анархисты в анализе проблемы межличностных конфликтов.
242 Современные изложения анархизма не идут дальше.
243
