– Ты не думаешь, что это мог быть Родни Паутер? – спросила Элизабет.
– Держу пари, что это так! – Леона покачала головой и прищёлкнула языком, она так делала всё время, пока ходила по залу.
– Ладно, я рада, что сегодня библиотека всё равно не работает. Постараюсь разобраться и поставить всё по местам.
– Я могу чем-то помочь? – спросила Элизабет.
Леона скрестила руки на груди, положив их на плечи, закутываясь в свой любимый коричневый свитер – возможно, чтобы чувствовать себя теплее и уютнее, а может, пытаясь взять паузу и осознать смысл происходящего. Девочка никогда не видела Леону такой грустной и потерянной, и от этого ей самой стало очень печально. Элизабет решила ничего не говорить о красной сумочке.
– Знаешь, моя дорогая, – продолжала библиотекарь, – сегодня Рождество, и тебе надо отдыхать. Хотя… если ты хочешь присоединиться… знаешь, я планирую пробыть здесь ещё час, не больше, закончить пару дел и уйти. Пожалуй, это всё, что я смогу сделать сегодня.
Элизабет осталась с Леоной. Они пили чай и разговаривали. Между делом, библиотекарь успела привести в порядок картотеку и записи читателей, просмотреть бумаги на рабочем столе и убрать их в большой деревянный шкаф у стены.
Когда Леона закончила, Элизабет показала ей сумочку.
– Я была у Кионы, и она дала мне вот это. Это мамино.
Глаза Леоны стали круглыми.
– Ты заглядывала внутрь?
– Я хотела сделать это вместе с тобой.
– Лето здесь! – прокричал Миль. – Лето здесь!
– Кажется, он тоже хочет посмотреть, – улыбнулась Леона. – Давай откроем.
Она ослабила завязки бархатной сумочки. Внутри оказалось несколько украшений, кусочки ткани и бумаги. Девочка потрясла сумочкой и вывалила всё содержимое на стол: горстку детских ожерелий, серёжек и колечек, сложенные листки бумаги, квадратики из шёлка.
– О-о-чень ценные вещи! – прокомментировала Леона, а Элизабет хихикнула.
Она разочарованно смотрела на эти «сокровища»: милые безделушки для маленьких девочек, всякая чепуха, которую можно найти в любой лавчонке или игровом автомате, в киндер-сюрпризе или в готовом наборе рождественских подарочков, дешёвые пластмассовые колечки, стекляшки, имитирующие бриллианты и жемчуг, ржавые цепочки. Ещё тут были маленькие обрезки шёлковой ткани – Элизабет подумала, что её маме просто нравился их вид.
– Кажется, всё это собрано случайно, – проговорила девочка.
– Хотя это очень мило – получить мамины личные вещи, разве нет? – с этими словами Леона указала на три листка бумаги, сложенные квадратиками. – Интересно, а это что?
Элизабет очень аккуратно, по очереди, развернула каждый листок, боясь порвать старую бумагу. На первом листке не было ничего, кроме повторяющейся вновь и вновь маминой подписи – она была выполнена красивой непрерывной линией, словно мама отрабатывала подпись или училась писать без отрыва руки. На втором было записано стихотворение, которое Элизабет видела над семейным древом у входа в Зимний зал:
Где горы высоко стоят, туманом полны до небес,
Осенние дни улетят туда, где зима белит лес.
Зима остаётся со мной, но снова пою о весне,
Смывает гроза летний зной, и запах цветочный сильней.
Глазами октября смотри и слушай, как апрель,
Всё время врут календари, ночь в старину длинней.
Сначала свет, а после тьма, чтоб перейти за край.
Кулон блестит, сводя с ума… Лишь веру не теряй.
Звучание этого стихотворения, его танцующие ритмические строки нравились Элизабет. Она полюбила их ещё год назад, когда увидела в первый раз. Но стихотворение было странным: казалось, в нём был ещё какой-то смысл, но Элизабет его не понимала. Однажды она спросила об этом Норбриджа, но тот не добавил ничего нового. Периодически девочка возвращалась мыслями к этому стихотворению. Казалось, в нём была какая-то разгадка или решение. Девочка спрашивала себя, почему маме так захотелось его переписать. Девичий почерк был очень красив – чёткие округлые буквы, яркие и энергичные, а некоторые слова мама украсила изящным цветочным орнаментом.
– Старое стихотворение, – проговорила Леона. – Думаю, она просто его любила.
– Норбридж как-то сказал, что его сочинил Нестор Фоллс.
Леона недоумённо посмотрела на неё.
– А я всегда считала, что его написал Райли Грейнджер.
Третий листок был весь исписан с обеих сторон, слова покрывали его без всякой системы. На первый взгляд, в них не было никакого смысла. Затем Элизабет присмотрелась и вздрогнула: на странице, в окружении зачёркнутых и незачёркнутых букв, она увидела знакомые пары слов:
«Призыв – Ампер», «Невеста – Помор», «Трейлер – Отит», «Печень – Осетровый».
– Это слова с печати «Зимнего дома»! – воскликнула девочка.
– Верно, – подтвердила Леона. – Как интересно.
Она перевернула листок, чтобы посмотреть, что написано там – картина была аналогичной.
– Зачем же она всё это писала?
– Ну, если подумать, похоже, она пыталась разгадать, что значат эти слова.
То же самое хотела сделать Элизабет, только она вообще не представляла, с чего начать. Слова, записанные мамой, не давали подсказки.
– У тебя есть хоть одно предположение? – спросила девочка.
Леона покачала головой.
– Эта печать – истинная загадка. Я долгие годы о ней размышляла, но мне не удалось разгадать секрет.
– Как ты думаешь, это всё имеет отношение к секретным туннелям?
– Как же тебе понравились эти туннели! Но почему здесь должна быть какая-то связь?
– У печати четыре стороны, а к туннелям, как мне кажется, ведут четыре двери, – начала девочка, размышляя вслух, и вдруг повернулась к Леоне. – Интуиция.
Она посмотрела на лист, собрала пальцами горстку безделушек и сложила их в сумочку.
Вдруг Элизабет осенило.
– Леона, куда убирают книгу гостей, когда в ней заканчиваются страницы?
На маленьком столике в фойе возле стойки регистрации лежала огромная книга, в которой гости могли по желанию расписаться, оставить отзыв или записать своё предложение. Элизабет неоднократно пролистывала эту книгу; ей нравилось изучать комментарии, оставленные гостями, от «Самое лучшее место для отдыха – навсегда!» до «Когда я был маленький, флюрчики были вкуснее – неужели рецепт поменялся?».
Леона повернулась к шкафу с картотекой.
– Все они вон там. Все до единой, с момента основания отеля. Почему ты спрашиваешь?
