Нет, ни Беллини, ни Джотто, ни Пьеро, ни Фра Анжелико, ни Рембрандт, ни Тёрнер, ни Моранди – никто из великих маэстро прошлого, присутствующих так или иначе в моей жизни ежедневно, не сумел так явственно ответить на вопрос о счастье: о смысле и преображающей силе искусства”.
Нынче ветрено и волны с перехлестом. Ветер гонит пену дней. Карнавал давно позади. И я верю в исцеляющую силу красоты и искусства ничуть не меньше. Но вернуться бы теперь туда. Остановить бы эту шарманочью круговерть раньше. Все вирусологи, включая моего папу, хором твердили, что эпидемия неизбежна и заразятся и переболеют почти все. И потому я считала: да чего там беречься, лучше переболеть – я не боялась. Я честно предупредила своих парижских друзей и встречалась только с теми, кто тоже не боялся. Как не боятся и сейчас почти все мои московские и питерские друзья. Но мы все ошибались. И я готова еще раз это признать.
А не понимали мы того, что надо было объяснять ежедневно. Не про кривые и экспоненту, хотя математику я люблю, а про людей. Которых (особенно некоторых) я люблю куда больше. Единственный способ: говорить простым языком, почему неопасный вирус так опасен. Почему нельзя допустить, чтоб все болели ОДНОВРЕМЕННО.
Я слышу ворчание моих московских друзей: о чем сыр-бор? Человечество наконец осознало свою смертность? Это что, единственная болезнь на свете? Нет, в том-то и дело. Но именно другим людям с другими болезнями невозможно будет оказать помощь. Инфаркт, рак, инсульт, да и аппендицит никуда не денутся, но больницы не рассчитаны на военные цифры. Осложнения от вируса – мельчайший процент, но именно из-за необычайной заразности, а не необычайной опасности вируса заболевших оказывается гигантское число. И самый небольшой процент огромного числа превращается в тысячи и тысячи пациентов и сотни ежедневных смертей. И это далеко не только старики, которых надо особо беречь, нет, умирают молодые, не имевшие никаких болезней, спортсмены, журналисты, философы. В Италии наконец начато массовое тестирование медиков. Процент их смертности оказался не связан с заражением от пациентов – похоже, все было ровно наоборот.
По Сети гуляет очень точный и безжалостный текст. Описанное в нем происходит в Ломбардии, а теперь и в Нью-Йорке. Именно это проводилось знаменитым хирургом Пироговым в Севастополе во время Крымской войны. Нового с тех пор не придумано.
“Карантинные мероприятия служат для того, чтобы избежать взрывного роста заболевших, при котором количество людей, одновременно нуждающихся в медицинской помощи, превышает возможности системы здравоохранения оказать им всем помощь.
Когда такое происходит, в действие вводятся давным-давно определенные протоколы реагирования на такую ситуацию. Эти протоколы прекрасно знают эпидемиологи, врачи, изучавшие медицину катастроф, а также все студенты медицинских вузов, посещавшие занятия на кафедрах военной медицины.
Самые опытные врачи освобождаются от всех своих обязанностей и становятся на сортировку поступающих больных. Их задача теперь отсортировать пациентов по степени тяжести – на тяжелых, средней тяжести и легких.
Все остальные врачи занимаются лечением ТОЛЬКО больных средней тяжести.
«Легким» даются инструкции по поводу того, как они могут помочь друг другу, чем они и занимаются под надзором санитарки или наименее опытной медсестры.
Тяжелобольные отправляются в палаты умирать. На них не будут тратить вообще никаких ресурсов. Если кто-то из них доживет до того момента, пока окажут помощь всем больным средней тяжести, то тогда врачи и займутся ими. Это выглядит жестоко, но только так можно вылечить максимально возможное количество людей. Иначе, пока врачи будут возиться с одним «тяжелым», умрет несколько больных средней тяжести, а еще с десяток «средних» перейдет в разряд «тяжелых».
Первоначальная сортировка – самая сложная и ответственная работа, и именно поэтому на нее выделяют самых опытных врачей. Врачи с недостаточным опытом могут не справиться с психологическим давлением и занять драгоценные ресурсы, например, безнадежным ребенком или безнадежной беременной женщиной. Или же они могут потратить драгоценные ресурсы на «легких», у которых больше всего сил и которые из-за этого гораздо громче и активнее требуют оказания помощи именно им.
В случае с коронавирусом в разряд «тяжелых» будут определены люди пожилого возраста, а также больные достаточно серьезными хроническими заболеваниями всех возрастов. Не соблюдая карантин, именно вы приговорите большинство из них к смерти. Потому что вы или те, кого вы заразили в инкубационный период, займут те ресурсы системы здравоохранения, то время врачей и медсестер и те аппараты искусственной вентиляции легких, которые могли быть потрачены на их спасение”.
Сегодняшний счет мы узнаём в ежедневном бюллетене. 969 жертв за 24 часа.
Папа Римский Франциск молится на пустынной дождливой площади Святого Петра и посылает свое благословение. Urbi et Orbi.
С начала эпидемии уже двое итальянских медиков не выдержали “первоначальной сортировки” и покончили с собой.
Италия большая, и счет очень неровный. Пока в Ломбардии все растет резко, в Эмилии-Романье при тех же изначальных цифрах все идет гораздо легче, а в какой-нибудь Базиликате так и вовсе нет никакой эпидемии.
Нет, не паника и фатализм спутники нынешних событий, а наоборот – уникальная возможность личного выбора. Обычно беда не выбирает, сейчас же ее можно еще немного развести руками. Не чужую, а общую.
– Мама, почему ты не накрашена? Ты плачешь? Значит, я умру?
– Нет, конечно! Ты что? – С тех пор Люсина мама всегда появлялась у стекла больничного бокса РДКБ такой, какими иные выходят только на подиум. Впрочем, она и так была красавицей.
Так и ты, моя Венценосная! Каждое утро ты встречаешь своих детей во всех своих красках: иногда это перламутровая эмаль, иногда прозрачная акватинта, иногда пропитанная солнцем фреска, а иногда расплывающаяся в золоте тушь. И не вечно тебе пустовать. Коронованный самозванец – временщик, его дни не вечны. Жизнь жительствует, дух дышит где хочет, имеющий уши да видит, имеющий очи да слышит. И потому, заслышав в пустом переулке стук еще каких-то шагов, мы смотрим друг на друга издалека из-под своих новоявленных баут, приветливо машем рукой и заворачиваем за угол, подальше, затаив дыхание, освобождая для чьей-то жизни немного личного пространства.
Нынче ветрено. Уши Спритца развеваются. Мы уже прошли вдоль всей Набережной неисцелимых и обогнули стрелку острова.
Пора принять дневную дозу лекарства “Сидидома”.
День двадцать первый. День двадцать второй
Вечерние пустые города не так пусты, как утренние.
Вечером свет фонарей, редкие шаги, случайные голоса, запах жареной рыбы, музыка и смех из раскрытых окон сплетаются в ткань прежней жизни и заштопывают зримые дневные прорехи. Утром все иначе. Только косые лучи солнца и птичье разноголосье. Если б ноги не ощущали твердь мостовой, то, закрыв глаза, можно было б легко представить себя в весеннем лесу.
