Но в сегодняшнем мире идея изоляции обоюдоостра. И пока российское правительство вводит лукавый термин “самоизоляция”, а итальянское обсуждает продление ограничительных мер и план постепенного выхода из карантина (идея – вслед за кривой симметрично повторить постепенно принятые меры начала эпидемии, но в обратном порядке, и плюс по возможности скорейшее тестирование на антитела для возвращения к нормальной жизни уже переболевших и часто даже не знающих этого), все громче звучат голоса уставших людей.
“Невидимые страдания” – так пишут о детях, запертых уже четвертую неделю в четырех стенах. Мама аутичного мальчика написала на той неделе нашему мэру: без прогулок и без того тяжелая жизнь превращается в невыносимую. Ей был немедленно выписан специальный пропуск-разрешение. Сегодня вышло общеитальянское послабление: прогулка ребенка или престарелого с сопровождающим разрешены в непосредственной близости от дома.
“Я требую назад свою свободу”, – пишут в комментариях. А я нет. У меня ее никто не отнимал. Я выбираю свободу. Выбираю сама. На это потребовалось время. И не только мне. Но теперь, как говорится, даже если Евтушенко будет против колхозов, это не заставит меня стать за. На то она и свобода. В чем она? Во всем. В том, чтоб уважать свободу другого распоряжаться своей жизнью, и в том, чтоб твоя свобода распоряжаться собственной не ущемила права другого. Я выбираю свободу, и ее выбирают люди рядом со мной. А комфорт и привычки подождут несколько недель. Что же касается общества, то острее всего эта эпидемия высветила вопрос вертикального доверия – и, как следствие, горизонтальной солидарности. И если в государствах Европы никто не сомневается, что речь идет всего лишь о временных ограничениях, то очевидно, что иные режимы дождались своего звездного часа, когда под предлогом благородной миссии спасения жизней можно ввести чуть ли тотальную слежку – и мир не пикнет.
Когда-то, когда меня учили водить лодку, мы тренировались на юге лагуны за Джудеккой. Вдалеке маячил неизвестный мне остров. Это Грация, объяснил мне мой спутник и провожатый. Там с незапамятных времен и до 90-х годов была инфекционная больница. Grazia по-итальянски очень многозначное слово: это и благодать, и благодарность, и изящество, и доброта, и щедрость, и внимание, это же и помилование.
Как-то ранним утром мне случилось вновь пересекать эту часть лагуны на лодке. Вставало зимнее солнце, и дорожка света бежала навстречу. И вдруг впервые глаз увидел то, что видел десятки раз, но не разумел: вопреки обычным законам тропинка света не сужается, а расширяется к горизонту. Обратная перспектива икон и доджоттовской живописи – не условность и даже не теологический ход, а простой факт, раскрывающийся навстречу будущему.
Именно такая перспектива радикально меняет взгляд. Если в прямой перспективе точка схода – это некая воображаемая точка на горизонте, то в обратной все только расширяется. Точка же схода – это ты сам, смотрящий, пропускающий все линии и все значения слова grazia через себя. И потому любая человеческая жизнь, любая биография, коей ты свидетель, – это история с обратной перспективой, история, вверенная тебе, и писать ее хочется как икону, а не как некролог с точкой схода в конце.
Теперь там садится солнце, кариатид слепя.
Но тех, кто любили меня больше самих себя,
больше нету в живых. Утратив контакт с объектом
преследования, собаки принюхиваются к объедкам,
и в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат;
голоса в отдалении, выкрики типа “гад!
уйди!” на чужом наречьи. Но нет ничего понятней.
И лучшая в мире лагуна с золотой голубятней
сильно сверкает, зрачок слезя.
Человек, дожив до того момента, когда нельзя
его больше любить, брезгуя плыть противу
бешеного теченья, прячется в перспективу.
Сегодня в полдень во всей Италии прошла минута молчания в память об 11 597 погибших с начала эпидемии.
День двадцать пятый
“Ты спрашиваешь, чего тебе следует больше всего избегать? Толпы! Ведь к ней не подступиться без опасности! Признаюсь тебе в своей слабости: никогда не возвращаюсь я таким же, каким вышел. Что я успокоил, то вновь приходит в волнение, что гнал от себя – возвращается. Как бывает с больными, когда долгая слабость доводит их до того, что они и выйти не могут без вреда для себя, так случается и с нами, чьи души выздоравливают после долгого недуга. Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно запачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опасности”.
Кажется, Сенека был не последним эпидемиологом. Что ни письмо к Луцилию, то карантинная рекомендация.
Утро перебирает солнечные ступеньки моста. Пес перебирает лапами. Мы бежим знакомым маршрутом. Вот набережная – двое мусорщиков обсуждают текущий политический момент. Вот колодец то ли с живой водой, то ли с мертвой – так символически запечатанный еще в прошлый карантин, каких-то лет сто с небольшим назад. Вот продовольственная лавка, вход по двое зараз – хорошо хоть в итальянском не возникает этого сомнительного каламбура. Соседняя галерея закрыта, и карантинный Рафаэль с плаката задумчиво провожает нас из-за оконной решетки, словно говоря: ничего, пройдет и это, я вот 500 лет ждал главной своей выставки в Риме, подожду еще, куда спешить. Святой Себастьян с соседнего постера поднимает глаза к небу: сил нет, как надоело, – сколько еще?
Правительство приняло декрет о продлении карантина. Пока до 13 апреля. Но ясно, что это промежуточный срок: даже в День дурака, первого апреля, мы готовы поверить в реальность чего угодно. Сегодня за обедом я в качестве розыгрыша между делом сказала детям, что все продуктовые магазины закрываются и, наверное, нужно заняться огородом у нас во дворе. Никто не удивился. Только робко поинтересовались: а хоть что-то доставлять будут?
Стоило вчера разрешить выходить с детьми на улицу близко от дома, как уже с утра на первой же площади слышен стук мяча о стену: истомившийся в заточении папаша изо всех сил пинает футбольный мяч, а стоящий рядом сын лет пяти смотрит на него со смесью сочувствия и растерянности. Днем стайка безголовых мамаш уже щебетала на площади, а к вечеру премьер рвал и метал в прямом эфире. Никто не разрешал прогулок! Это безумие при нынешнем положении. Мы говорили о необходимости крайних случаев, когда ребенка не с кем оставить. Сейчас не время расслабляться. Оставайтесь дома.
“Добрый вечер, господин мэр”, – пишет медсестра одного из маленьких городков. Ее письмо приведено в газете La Stampa. И оно заслуживает перевода.
