“Я работаю в больнице. Хочу описать обычный день. Один из многих, такой же, как все последнее время. Но я не хочу описывать то, что публикует пресса: цифры, статистику, указы и запреты. Я хочу, чтоб этот день вы увидели глазами пациента с Covid и глазами медиков.
Мы стали страной нытиков. Мы только и умеем, что жаловаться. Мы никогда ничем не довольны. Такое ощущение, что карантин – это наказание, а не защита. <…> Да, нас, медиков, так красиво называют сейчас ангелами, но кто знает, можем ли мы ими действительно быть.
И вот ты приходишь на работу в больницу, ты подходишь к отделению с тяжелыми вирусоположительными пациентами. Отделение заперто, ты звонишь. Тебе открывает коллега, которая там со вчерашнего вечера. Изнуренная, на лице ее отпечатки маски и очков. Ты принимаешь смену и прощаешься с ней. Ей нужно отдохнуть.
Звонит звонок. Ты отвечаешь, спрашиваешь, в чем дело, обещаешь, что сейчас же придешь, и идешь переодеваться. Это долгий процесс. Тут нельзя допустить ошибок.
Наконец ты входишь к пациентке, ты уже знакома с ней, вы здороваетесь. На голове у нее шлем, он называется CPAP. Он помогает ей дышать. Надежд немного, и монитор, к которому она подключена, это подтверждает.
Но она в ясном сознании, ориентируется во времени и пространстве, и она прекрасно понимает, что умирает. Ты начинаешь с ней говорить. Она не ест уже несколько дней. Но сегодня утром она попросила о завтраке. У нее диабет, но ей хотелось бы два сухарика с джемом. Но разве диабет теперь ее главный враг? И ты просишь коллегу принести ей завтрак.
Это взгляд, исполненный мольбы, убивает. Ты стараешься отвести глаза, чтоб внутри тебя тоже что-то не умерло…
Ты приводишь в порядок ее трубки, а она берет тебя за руку: «Милая, ты ведь тоже мама?» – «Да, я мама двух мальчиков». – «Значит, ты можешь понять, что я чувствую?» – «Я могу попытаться, если хочешь, опиши мне… я слушаю тебя». – «У меня четверо детей, они всегда были маменькими сынками. У нас очень близкие отношения, ведь я была им и отцом, и матерью – я рано овдовела. Я не боюсь умереть, но я не хотела бы так страдать. Недавно один из моих сыновей пришел навестить меня, но его не пустили. Его вынудили уйти, он не выбирал этого… И я не смогла увидеть ни его, ни внуков, ни невесток, никого. Я тут, а они там, дома». – «Но ведь можно позвонить по телефону и все сказать». – «Да, но это не то же самое». – «Ну они хотя бы тебя слышат, вы говорите – это уже что-то, лучше, чем ничего». – «Я звоню им каждый день и слышу, что они страдают, потому что не могут оставаться со мной до конца».
Входит врач, осматривает ее, и в этот момент звонит телефон: это один из ее сыновей. Она говорит: «Тут доктор, я передам ему трубку». Врач описывает сыну ситуацию. Она действительно критическая. Мы объясняем синьоре, что ее нужно интубировать и что жить ей осталось недолго.
Сын просит разрешения увидеть мать, чтоб хотя бы наскоро попрощаться, он не станет задерживаться, он обещает. Увы, это невозможно. Вирус не выбирает.
Врач выходит из палаты. Синьора в отчаянии плачет.
И сын тоже плакал в телефоне. И вот этот ее молящий взгляд на тебе…
Ты просишь передать телефон. Телефон совсем простенький, не смартфон. Синьора еще не старушка, но и не специалист в современных технологиях. По правилам безопасности ты не можешь поднести телефон к уху и не знаешь, что тебе отвечает ее сын, но этот ее взгляд обязывает сделать хоть что-то, ты не просто на работе, ты сама мама и дочь.
Ты говоришь сыну в трубку: «Соберитесь все вчетвером у одного из вас, не забудьте маски. Поторопитесь. Вот вам мой номер – по моему телефону вы можете сделать видеозвонок, увидеть маму».
Ты говоришь, что твоя смена продлится еще десять часов и чтобы они перезвонили, если телефон не отвечает. Не проходит и часа, как коллега говорит, что у меня в сумке звонит телефон. Ты все еще в той же палате, в полном защитном костюме, и ты просишь коллегу пойти взять твой телефон, продезинфицировать его, положить в пакет и передать тебе в палату.
Ты отвечаешь на видеозвонок и видишь всех четырех ее сыновей. Она не ожидала этого и сияет от счастья, а с ней и ты. Они говорят довольно долго, рассказывают все подряд, говорят, что любят ее, ей тяжело говорить, она задыхается, но ты понимаешь, что не можешь прервать этот…
Он продолжается где-то полчаса. И, словно круг замкнулся, происходит все, чему до́лжно случиться… Она держалась только ради них, только чтоб увидеть их и попрощаться. Твое сердце рвется на части. Ты представляешь себя, ты думаешь о своих детях и понимаешь все, каждую ее заботу.
Она берет тебя за руку. Она говорит: спасибо, я буду оттуда хранить тебя за то, что ты для меня сделала. И ты изо всех сил стараешься не плакать. Пациентка гаснет.
Ты выходишь из палаты и оставляешь остальное на попечение коллег. Сейчас тело продезинфицируют, завернут в простыню, отвезут в морг. А все ее личные вещи сложат в пакет, который потом сожгут.
Наступает утро воскресенья. И похоронный агент приходит за телом.
Только один из ее сыновей может подъехать к больнице, чтоб, соблюдая дистанцию, увидеть гроб издалека и отдать последние распоряжения. Он не видел ее с того видеозвонка. Потом его машина поворачивает направо, другая машина увозит тело налево.
И тут ты не выдерживаешь. Это слишком. И если до сих пор ты не плакала, то теперь не можешь больше сдерживаться.
А дома ты открываешь фейсбук. Повсюду жалобы. У нас отняли свободу. Мой малыш не может прогуляться по парку. Собака устала все время ходить вокруг дома. А в магазине закончились дрожжи…”
Я отрываюсь от газеты. Прыгающий взгляд скользит по фасаду дома перед газетным киоском. В одном из раскрытых окон, прильнув к друг другу, нежатся на солнце две подушки. Итальянцы по утрам выбивают перины, а подушки кладут проветриваться на окна. Наволочки чуть топорщатся и надуваются на ветру, подушки отдыхают после ночной службы – им хорошо рядом.
“Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить как чувствуем и жить как говорим. Тот исполнил свое обещание, кто одинаков, слушаешь ли ты его или смотришь”
[33].
День двадцать шестой
День прошит насквозь солнцем и ветром. За окном колышутся страницы ненаписанных книг и тени ненапечатанных офортов. Из дома напротив доносится обрывок скайп-беседы соседа с коллегой с юга: а у вас, а у нас. Он ждет результата теста на вирус, а его жена ходит на работу – врачи сказали, можно, хотя, конечно, это бред… Ну давай, спасибо, что позвонил, держитесь там.
В соседней комнате слышно весеннее щебетание – по-английски. В другой ритмичные мелодии – у младшей онлайн-урок по балету. Сама я на вечер вынуждена делать нелегкий выбор между скайп-аперитивом, Zoom-ужином и лекцией по истории искусств.
Днем написали из пенсионного фонда: вам надо зарегистрироваться, чтобы получить правительственную карантинную компенсацию. Вслед за этим от наплыва запросов рухнул сайт пенсионного фонда. Италия верна себе.
