Папа и его коллеги объясняют естественное происхождение коронавируса: он отличается достаточно длинным геномом, да и на бактериологическое оружие совсем не похож (на него он не тянет ни по одному параметру, не говоря уж о том, что разработчики такого оружия всегда обладают готовым антидотом на случай аварии и заражения своих), но вот “случайный побег из лаборатории” совсем не исключен. В Ухани огромный институт. Сегодня с этой же версией выступило несколько изданий. Но важно другое.
Для поддержания генома такого размера – а это, по сути, очень длинное слово – нужна точность: при копировании его (размножении вируса) есть большая вероятность ошибок, и потому у вируса есть встроенная система коррекции таких ошибок при воспроизведении. Такая система есть совсем не у всех вирусов, но у тех, у которых она есть, ее можно попробовать обмануть – и на этом механизме строятся антивирусные лекарства, которые заставляют другие последовательности встраиваться в вирусную РНК, чтобы создать ошибки при копировании вирусного генома и таким образом заблокировать вирус. С коронавирусом этого сделать пока не удалось. Он распознает чужака и продолжает массово тиражировать самого себя, подобно тому как китайские власти производят свою пропаганду, распространяя смертоносный вред ее все дальше и дальше по миру.
Машины вируса и пропаганды имеют общую природу и твердят свое, повторяя одно и то же. Опасность того и другого – в обманчивой безвредности и тем самым в смертельной лжи. В случае с процветающей технологически и экономически страной-производителем-всего-на-свете мы знаем и о концлагерях, и о тайных казнях – кажется, Китай занимает чуть ли не первое место в мире по смертным казням. Теперь к ним добавились и смертельные козни. А статистику невидимых смертных приговоров – жертв этой лжи – пополняет весь мир.
И пока мы мучительно подбираем слова, пока “я слово позабыл, что я хотел сказать”, тоталитаризм штампует штаммы. А врачи теперь уже в Москве работают по многу часов без воды в непроницаемых защитных костюмах и под конец смены падают в обморок.
Надо попробовать их услышать. Письмо, опущенное сегодня мною в почтовый ящик с собственным адресом на конверте – как и любое письмо, – это послание из прошлого в будущее. У этой эпидемии есть еще один парадокс – уникальная возможность написать письмо из будущего, а у других его прочитать. “И макает в горло дракона златой Егорий, как в чернила, копье”. Дракон с картины Карпаччо “Святой Георгий” не огнедышащий, но, как говорит Legenda Aurea (“Золотая легенда” Иакова Ворагинского, бестселлер того времени, откуда художники черпали сюжеты и вдохновение), дыхание его было ядовито и вредоносно. И да, копье святого Георгия обломается, и сломается не одно перо, но все же нам не дано предугадать, из какого сора и в каких, казалось бы, безнадежных битвах может явиться слово, которое будет услышано.
Сегодня итальянская статистика снова показывает снижение поступающих в больницы, меньший прирост в реанимациях и цифру в 525 смертей за истекшие сутки. Медленно и мучительно эпидемия начинает обратный отсчет, словно отступающий враг, все равно унося с собой все новые жизни, расстреливая пленных на маршах.
Не верьте, не верьте, когда по садам закричат соловьи:
У жизни и смерти еще не окончены счеты свои.
И чтоб не уходить, когда над землею бушует весна, врачи всего мира рекомендуют припев другой песни Окуджавы:
Бери шинель – пошли домой.
Io resto a casa
[50].
Мой дом – моя крепость.
Нам не страшен серый волк.
Пусть карантин. Пусть День сурка.
Принц рано или поздно разбудит спящую красавицу Венецию своим не дистанционным поцелуем, а хозяин не выкинутой помойки вернется в это утро и с улыбкой вручит свои пакеты мусорщикам.
День сороковой
На 40-й день матросы сошли на берег и разбрелись по городу. Небритые, с отросшими волосами, похудевшие или потолстевшие, они ловили собственные отражения в витринах и почти не узнавали себя. Кто-то пошел на площадь за рыбой. Крикливые чайки перебивали короткие разговоры вполголоса. Люди еще не научились снова говорить в регистре улицы и продолжают переговариваться так, словно сидят на одном диване. Из домов вылупились человечьи дети и радостно пищали на площади. Старушка катила тележку. Два монтера звонили в дверь. Пожилая пара пришла “в гости” под окна к знакомым. Всех немного покачивало – то ли от длительного пребывания на корабле, то ли от пьянящего весеннего воздуха.
Не так ли бывало и тогда, каких-то полтысячелетия назад или чуть больше, когда карантинные корабли стояли тут по 40 дней (та самая quarantena), а матросы с купцами томились в ожидании разрешения высадиться на сушу. Gazzettino подробно излагает фазу-2 постепенного выхода из карантина с 4 мая по пунктам: предприятия, офисы, лавки, парикмахерские по договоренности, пока никаких школ, а в будущем расформирование классов на более мелкие, расширение площадей (обсуждаются даже церкви), но ощущение населенного города пришло сегодня.
До празднования побед еще рано. Южные губернаторы грозятся закрыть свои границы, если Север откроет свои. Венето продолжает политику массового тестирования, и прирост за сегодня плюс 500 выявленных случаев. Но все же. Эпидемия грозилась начаться одновременно, и на первых порах что в Ломбардии, что у нас в Венето ситуация была почти одинаково драматичная, но сейчас, спустя полтора месяца, показатели отличаются в шесть раз в пользу Венето. Дело ли тут в решительной жесткости губернатора Дзайи, в разных ли системах здравоохранения (в Италии области имеют изрядную автономию и в этом), в отсутствии ли столь трагического для Ломбардии внутрибольничного очага – но что более раннее и более массовое тестирование спасло много жизней в Венето – вне сомнения.
А пока жизнь в ожидании возвращения в жизнь. Чем не пустыня Тартари в декорациях лагуны? Вместо песка вода. Не зря и то и другое метафора времени. За эти недели я нередко вспоминала этот фильм, “Пустыня Тартари”, его эпическое медленное поступательное время ожидания, в котором как бы ничего другого не происходит, кроме самого ожидания. По странному совпадению сегодня оказалась 80-я годовщина выхода романа Дино Буццати, послужившего основой великого фильма Дзурлини.
40 дней – важный и неторопливый срок. В русских сороковинах душа умершего пребывает на земле, “ходит по мытарствам”, прозревает рай и ад, а на 40-й день окончательно покидает землю. Сегодня акт веры – сделать ближнего дальним. Церкви по-прежнему закрыты. Где двое и трое не соберутся во Имя Мое, там буду Я среди них.
На 40-й день и я решила разобрать чемодан, который все эти дни лежал раскрытым в маленькой комнате. Я не разбирала его как залог. Чего? Сейчас трудно вспомнить ход моей тогдашней мысли.
