Я добавила новый смысл. Как уже говорилось ранее, в Никомаховой этике Аристотель писал, что хорошее общество имеет три жизни: жизнь знания и продуктивности, жизнь развлечения в смысле, особого понимания греками досуга и, наконец, жизнь созерцания-размышления. Так же и с «хорошим читателем». Первая жизнь хорошего читателя заключается в сборе информации и приобретении знаний. Мы переполнены этим в этой жизни. Есть и вторая жизнь, в которой в изобилии можно найти разнообразные формы развлечения чтением, явное рассеянное внимание и изысканное удовольствие от погружения в истории других жизней, в статьи о таинственных, недавно открытых экзопланетах, в стихи, от которых поглощает дух. Решим ли мы сбежать в разрывающихся от горячих страстей романы, войдем ли мы в эти кропотливо воссоздаваемые миры в произведениях Кадзуо Ишигуро, Абрахама Вергезе или Елены Ферранте, упражняя наш ум в мистериях Джона Ирвинга или в биографиях святых Г. К. Честертона или президентов Дорис Кернс Гудвин или открывая эпическое генетическое путешествие нашего вида с Сиддхартой Мукерджи или Ювалем Ноем Харари, мы читаем, чтобы сбежать, используя этот самый экономичный транспорт в нашем безумно преследуемом повседневном бытии. Третья жизнь «хорошего читателя» – это кульминация чтения и конечная остановка двух других жизней, мыслящей жизни, в которой, какой бы жанр мы ни читали, мы вступаем в совершенно незримое, личное пространство, нашу личную «твердую опору», где мы можем созерцать все виды человеческого существования и размышлять о Вселенной, чьи реальные тайны затмевают любое наше воображение.
Джон Данн писал, что наша культура полностью воплощает первые две жизни Аристотеля в хорошем обществе, но каждый день отступает от третьего, созерцательного. Так что, я думаю, третья жизнь хорошего читателя. Много лет назад философ Мартин Хайдеггер почувствовал, что величайшая опасность в век технологической изобретательности, подобной нашей, заключается в том, что она может породить «безразличие к созерцательному мышлению. Тогда человек отрицал бы и отбрасывал свою собственную особую природу, что он думающее существо. Поэтому речь идет о спасении сущностной природы человека, о сохранении живого созерцательного мышления». Нет недостатка в современных экспертах нашей цифровой культуры, которые, подобно Хайдеггеру, беспокоятся, что созерцательному характеру в человеческих существах угрожает чрезмерный акцент на материализм и потребительство, разрыв отношений со временем. Как писал Тедди Уэйн в «Нью-Йорк Таймс»: «Цифровые медиа учат нас быть потребителями высокой пропускной способности, а не вдумчивыми мыслителями. Мы скачиваем или транслируем песню, статью, книгу или фильм мгновенно, проходим через него (если нас не подстерегает бесконечный список, также предлагаемый) и переходим к следующей несущественной вещи».
Или как спросил Стив Вассерман в Truthdig («Правдоискатель» – американский новостной сайт. – Прим. перев.): «Уменьшит ли дух ускорения, который ценит интернет, нашу способность к размышлениям и ослабляется ли наша способность к подлинному созерцанию? Изгонит ли ежедневная лавина информации пространство, необходимое для настоящей мудрости? Читатели знают в глубине души то, что мы забываем на свой страх и риск, что без книг, безусловно, без образованности, хорошее общество пропадает, а невежество торжествует. Если мы хотим оценить правду в таких описаниях цифровой культуры, мы должны проверить себя без когнитивного передергивания и посмотреть на то, кем мы являемся сейчас, как читатели и как сожители общей планеты».
Многие изменения в нашем мышлении обязаны как нашему биологическому рефлексу, необходимому для новых стимулов выживания, так и культуре, которая наводняет нас постоянными раздражителями нашего сговора. Важно то, что мы будем делать дальше с нашим растущим сознанием этих изменений: будем ли мы усугублять негативные изменения, игнорируя их, или исправлять их с помощью возросших знаний, будет отчасти зависеть от того, что мы все будем делать дальше. Легко забыть о том, что созерцательное измерение, которое находится внутри нас, не является данностью и требует постоянного намерения и времени. То, как мы отсчитываем и думаем о времени, которое нам дается в миллисекундах, часах и днях, вполне может быть самой важной вещью, которую каждый из нас выбирает в эпоху непрерывного движения.
В своем прекрасном эссе «Время» Ева Хоффман умоляет нас подумать о том, что «потребность в размышлении, в осмыслении нашего преходящего состояния – это парадоксальный дар времени нам и, возможно, лучшее утешение». Обращение Хоффман было неожиданно доведено до меня в недавнем интервью Чарли Роуза с Уорреном Баффетом и Биллом Гейтсом. Когда его спросили, чему научил его Баффет, Гейтс мягко заметил, что Баффет научил его «заполнять свой календарь интервалами». Неожиданным жестом Баффет вытащил маленький бумажный календарик размером меньше ладони и показал все пустые места, тихо сказав: «Время – это единственное, что никто не может купить». Никто не произнес ни слова в течение секунды, и камера не сдвинулась с этого покровительски добродушного лица, как будто для того, чтобы сохранить на пленке, что проще всего, но труднее всего для поддержания понимания.
Способны ли мы проявить свою способность к размышлениям в эту эпоху – вопрос личного выбора, имеющий решающее значение для нас, как для отдельных людей, так и для граждан. Джон Данн считал, что утрата этого аспекта связана с ростом насилия и конфликтов. Я рассматриваю его постепенную утрату, скорее, как результат непредвиденных последствий нашей среды, постоянной потребности в оперативности: «выиграть время», не зная, с какой целью, уменьшение концентрации внимания, вытесненное за пределы когнитивных возможностей потоком отвлекающих факторов и информации, которая никогда не станет знанием, и все более манипулируемое и поверхностное использование знаний, которое никогда не станет мудростью.
В первой половине ХХ века Т. С. Элиот писал в «Хорах из “Скалы”»: «Где та мудрость, которую мы потеряли в знании? Где же то знание, которое мы потеряли в информации?» В первой четверти нашего столетия мы ежедневно смешиваем информацию со знанием, а знание с мудростью, в результате чего все три эти понятия уменьшены. На примере интерактивной динамики, которая управляет нашими процессами осмысленного чтения, только распределение времени на наши логические и критические аналитические функции может преобразовать информацию, которую мы читаем, в знания, которые могут быть закреплены в нашей памяти. Только это внутреннее знание, в свою очередь, позволит нам проводить аналогии и делать выводы из новой информации. От этого распределения времени зависит распознавание истинности и ценности новой информации. Но наград много, включая, как это ни парадоксально, само время для использования, которое в противном случае могло бы уйти на обочину нашей жизни без предупреждения, мой переход к невидимым урожаям, которые катятся из третьей, созерцательной жизни.
Созерцательная жизнь
Время радости
Никто не может визуально проследить все, что происходит в течение последних наносекунд, когда мы читаем, это выходит за пределы современных методов визуализации мозга. Я хочу проследить с вами менее заметные следы, ведущие в третью жизнь читателя, в которой мы сознательно воспринимаем время по-разному, начиная с радости. Поэтому в эти последние мгновения, проведенные вместе, я прошу вас примерить то, что Кальвино описал как «ритм времени, который проходит без всякой иной цели, кроме как дать чувствам и мыслям успокоиться, созреть и отбросить всякое нетерпение или эфемерную случайность». Он использовал латинское выражение festina lente, которое переводится как «торопись медленно» или «не делай наспех», чтобы подчеркнуть необходимость писателя не торопить время. Я использую его здесь, чтобы помочь вам пережить третью жизнь более осознанно, зная, как успокоить глаза и позволить своим мыслям осесть и быть спокойными, готовыми к тому, что последует. Я хочу, чтобы дети научились способности к такому познавательному терпению, и прошу вас сейчас исправить то, что вы, возможно, потеряли.
