Проснувшись утром, я обнаруживаю, что Кэтлин уже встала. Я спала так крепко, что не услышала будильник, и теперь страшно опаздываю. Натянув жуткий полиэстеровый свитер, бегу вниз. Мама с Кэтлин сидят на кухне и пьют кофе, как женщины из рекламы эспрессо. Идеальные прически, на лицах макияж. Солнечные лучи гладят их по волосам. А я вдруг понимаю, что у меня на штанине дырка, через которую видно небритую ногу.
– Ты чего так поздно? – спрашивает мама неестественно бодрым голосом.
Кэтлин сидит с непроницаемым лицом. Судя по всему, они говорили обо мне. Я открываю рот – нужно же что-нибудь сказать.
– Я почти не спала, – отвечаю я и этим ограничиваюсь.
Мама намазывает мне тост маслом, я запихиваю его в рот и хватаю сумку.
– Может, все-таки заразилась от Кэтлин. – В последней фразе чуть больше яда, чем я собиралась в нее вложить.
– А мне уже гораздо лучше.
Кэтлин явно собралась идти в школу. Форма сидит на ней как влитая. К моей же прилип какой-то лист. Понятия не имею, откуда он взялся. Мама снимает его и выбрасывает в ведро.
– Посмотри на себя, – начинает она, но я не в настроении выслушивать замечания. Выражение маминого лица смягчается. – Может, ты правда заболела? Хочешь, налью тебе особого чая Маму?
Я фыркаю и заталкиваю в сумку школьный завтрак.
По пути к автобусной остановке спрашиваю Кэтлин, о чем они с мамой говорили.
– Ни о чем, – невозмутимо отвечает Кэтлин.
Я вижу, что она врет, и спрашиваю снова.
– Думаю, ты сама знаешь, – наконец сдается она. – Мама нашла коробку и разозлилась. Но нам нужно в школу, поэтому тебе нельзя расстраиваться.
– Я не могу расстраиваться или не расстраиваться по собственному желанию. Это так не работает.
– Понимаю, – говорит Кэтлин. – Но мама опять завела шарманку о том, что ты странно себя ведешь, устраиваешь беспорядок и что тебе нужно пойти к психологу. Мы это уже сто раз слышали.
– Да, – вздыхаю я, и наши с Кэтлин взгляды пересекаются.
Ее глаза точь-в-точь как мои – та же форма, тот же цвет, – но за ними прячется совсем другая душа. Я вижу, как сестра беспокоится обо мне. Дело не в соли – за это она меня не осуждает, – а в наших с мамой разногласиях.
Я чувствую, что после школы меня ждет непростой разговор, и заранее переживаю. В горло как будто затолкали стопку медяков. В животе ворочается тяжелый ком, во рту появляется железный привкус грядущих неприятностей. Я сглатываю. Нужно сменить тему. Вспомнить что-нибудь хорошее прежде, чем я начну плакать. И я рассказываю Кэтлин об Уне. О том, какая она красивая, умная и как она плавает в пруду за домом.
– Кажется, она та еще зануда, – беспечно замечает Кэтлин.
– Вот и нет. Когда она рядом, у меня получается общаться с людьми. И они меня слушают!
Грустно, конечно, что для меня это – повод торжествовать, но глупо отрицать очевидное.
– Прогресс! – Глаза Кэтлин сияют. – Я тобой горжусь. А что-нибудь странное в школе случилось?
– Выяснилось, что Лон заправляет молодежным клубом. С батутами и выпивкой. – Поджимаю губы, ясно давая понять, что я невысокого мнения об упомянутом заведении.
Кэтлин проверяет телефон. После нашего отъезда из Корка все ее друзья перессорились. Кэтлин была отличным «клеем», который не давал остальным сближаться и/или становиться врагами. А теперь все поделились на группы, и каждая пытается перетянуть Кэтлин на свою сторону. Для нее это лучше, чем Рождество. Я наблюдаю за тем, как сестра просматривает сообщения, печатает, отправляет. Потом делает селфи с крайне недовольным выражением лица. И наконец вспоминает о моем существовании.
– Выпивкой? – переспрашивает она. Кэтлин так предсказуема.
– Да. Посмотри на себя. Не терпится надраться?
– Еще как не терпится, – отвечает Кэтлин и начинает пританцовывать в подтверждение своих слов.
Отлично, теперь у нас есть танец в честь выпивки. И он не лишен изящества.
– Мы должны присоединиться к этому… Как ты его назвала? – Она вопросительно смотрит на меня.
– Молодежный клуб.
– Фу, – кривится Кэтлин. – Нужно придумать название получше. Что-нибудь с перчинкой.
«Пожалуйста, только не это», – мысленно прошу я. Но вслух говорю:
– Конечно! Мама придет в восторг, когда узнает, что мы присоединились к «Ассоциации роковых адских оргий».
– Не подходит. Слишком длинное.
– Можем выкинуть «роковые», останутся просто адские оргии! – огрызаюсь я.
– Уже лучше, – ухмыляется Кэтлин. – Но нам определенно стоит присоединиться к этому клубу. Только если у них не принято носить клубные толстовки. Терпеть их не могу.
«Чарли это не понравится», – думаю я. Удивительно, как сильно все изменилось за пару дней.
– А что плохого в толстовках? У тебя их четыре штуки.
– Мне нравятся те, что на молнии. – Кэтлин для наглядности показывает, как застегивается, словно я не знаю, что такое молния. – Но нам не дадут выбрать цвет. К тому же я не люблю быть как все.
– Вот уж правда. А мне нравятся толстовки. В них тепло и безопасно и можно вообразить себя черепахой во флисовом панцире. Баллифрану не помешает капелька уюта.
– Ненавижу мерзкий холод. Ты только погляди на деревья, они все обледенели. Что это вообще? Эй, что ты за дерево? – Кэтлин пинает ближайший ствол.
Как грубо.
Потом она смотрит на меня, и я понимаю, что мы обязательно присоединимся к молодежному клубу. И я, возможно, его возненавижу.
– Деревья ни в чем не виноваты, Кэтлин, – вздыхаю я. – Не обращай на нее внимания, славный дуб. – Я ласково глажу шероховатый ствол.
До остановки осталось идти совсем немного.
– Знаю, – отвечает Кэтлин. – Но нам нужен этот клуб, Мэдди. Мы не можем томиться в замке, как призраки непорочных невест. – Она взъерошивает волосы. – У меня и сорочки подходящей нет. Такую по телефону не закажешь.
– Ты права. – Я засовываю руки поглубже в карманы. – Просто я как представлю, что придется со всеми общаться… Со всеми этими людьми. – Я машу рукой в сторону Лейлы, которая стоит к нам спиной. – Ты только посмотри. ПОСМОТРИ НА ЭТО.
– В чем дело? – оборачивается Лейла.
Кэтлин отвлекает ее рассказом о разворачивающейся в Корке драме. Лейла вежливо слушает, как люди, которых она знать не знает, старательно портят друг другу жизнь, при этом делая вид, что все в порядке. Чтобы никого не обидеть.
Сегодня место рядом со мной занято Кэтлин, так что Уна садится впереди и болтает с нами, перевесившись через спинку, пока водитель не рычит, чтобы она пристегнулась. Уна закатывает глаза, но подчиняется.
