Тяну Кэтлин за локоть – пора идти.
Она кивает.
Мы молча идем по темному лесу. Кэтлин держит меня за руку, как в детстве.
Мертвая лиса остается лежать на мягкой лесной подстилке.
Как насмешка над прекрасным созданием, которым она была совсем недавно.
Примула
(цветок святого Петра, укрепляет здоровье)
Путь домой лежит через недружелюбный лес, где перекрестки мерцают в лунном свете. Я все время оглядываюсь, и Кэтлин тоже. Тропинка ложится под ноги черным змеиным языком. Нужно было оставлять за собой след из хлебных крошек, когда мы шли к Лейле. Чтобы он привел нас обратно в замок, как детей в страшной сказке. У Кэтлин холодные руки, она вся дрожит.
Глажу ее по спине.
– Мэдлин, эта лиса… она напомнила мне… Никак не пойму что именно. Но я смотрела на нее, и у меня было такое чувство, будто это не мертвое животное, а кто-то, кого мы знали. Меня будто в живот ударили.
– Я тоже это почувствовала, – сглотнув, говорю я. – И…
– Что, захотелось швырнуть в нее солью? – Губы Кэтлин изгибаются в намеке на улыбку. Она хорошо меня знает. Соль – чтобы отвести беду. Металлические предметы, завернутые в ткань и закопанные в землю.
– Еще как. И не просто швырнуть, а насыпать на бедняжку целую гору, – отвечаю я с наигранной веселостью, но голос меня подводит.
– Этот лес не предназначен для людей, его как будто стерли со всех карт, – бормочет Кэтлин. А потом принимается шептать «Аве Марию».
Кэтлин молитва успокаивает, но мне от нее становится только хуже. Паника подступает к горлу, дыхание учащается.
Заметив это, Кэтлин замолкает. Она действительно хорошо меня знает.
– Хотела бы я… – начинает она и сбивается с мысли. – Ты помнишь? Про лису…
– Кэтлин, я тебя не понимаю.
– Ну знаешь, как бывает, когда снится яркий сон, а потом просыпаешься и можешь вспомнить только разрозненные картинки? И то, что чувствовала во сне. И вот ты перебираешь эти картинки и ждешь, что остальные тоже всплывут, но этого не случается. А потом вдруг видишь миску с хлопьями или какую-то вещь синего цвета – и на тебя вдруг снисходит озарение!
– Если на тебя снисходит озарение, лучше обратиться к врачу.
– Прекрати, Мэдлин, я пытаюсь объяснить. – Кэтлин зарывается пальцами в волосы, словно они запутались, словно ее «конский» хвост пришел в полный беспорядок и его срочно нужно поправить. – Помнишь, в детстве у нас была папина книга?
Я киваю, а потом, сообразив, что в темноте Кэтлин могла не заметить, говорю:
– Книга сказок?
– Там же вроде была сказка про лису? Вроде той, что мы видели?
– Я помню сказку про мистера Лиса. Убийцу.
– Да, эту я тоже помню. «Будь смелой, будь смелой, но не слишком», – напевает Кэтлин. – Нет, это не то. Я… Я забыла.
В ее голосе досада и грусть. Половина дороги к замку уже позади. В голове не укладывается, что мир остался прежним. Изменения коснулись только наших мозгов и крохотных частиц наших сердец.
В замке никого. Мы зовем маму и Брайана, бегаем по комнатам и залам, натыкаясь на спеленатую чехлами и оттого похожую на призраков мебель. Порой достаточно отойти подальше от того, что тебя пугает, и оказаться в привычной обстановке, чтобы забыть о случившемся. Но вид распятой на дороге лисы потряс нас до такой степени, что мы никак не можем оправиться. Мраморные статуи выглядят так, словно сейчас начнут двигаться. Тени таят в себе опасность. Даже собственное хриплое дыхание кажется мне чужим. Мамы и Брайана нигде нет. Мы хватаемся за мобильные, но их телефоны не отвечают. Я не нахожу себе места.
– Мэдди, мы должны что-то сделать, – смотрит на меня Кэтлин.
– Но что? Вряд ли у нас получится вернуть ее к жизни.
Произнеся эти слова, я понимаю, насколько лживо и неубедительно они прозвучали. Не в том смысле, что мы способны воскресить лису. Но мы действительно можем что-то сделать. Причем что-то вполне конкретное. Чтобы обозначить совершенное убийство.
Губы Кэтлин движутся, руки тоже пребывают в беспокойстве. Она вдруг вскидывает голову.
– Ты должна пойти к Маму, – уверенно произносит Кэтлин.
У меня вырывается вздох облегчения. Почему-то я чувствую себя слишком маленькой, чтобы справиться самостоятельно. Смерть лисы выбила меня из колеи.
Вот почему сейчас мы стоим перед жилищем Маму и, взявшись за дверной молоток в форме месяца, зацепившегося за лист, стучим по гладкому темному дереву. Я сглатываю. Мне кажется, что за дверью царит тишина, но Кэтлин, подавшись вперед, кивает:
– Там кто-то есть.
Я стучу еще раз, и дверь со скрипом открывается. На Маму мужская фланелевая пижама. Волосы заплетены в длинную косу. Маму выглядит недовольной и непривычно нормальной. Мне даже в голову не пришло, что она может спать в это время. Не похожа она на людей, которые спят. Разве что вполглаза.
– Что опять?! – рявкает она, как будто мы постоянно выдергиваем ее из постели.
– Кое-что случилось, – говорю я, сама понимая, что понятнее не стало.
Мы заходим внутрь. Кэтлин беззастенчиво таращится по сторонам, разглядывает стеклянные банки, полные странных штуковин, и растения. Маму ее любопытство ничуть не радует. Она смотрит на Кэтлин, как на незваную мышь. Источник неприятностей.
– Кое-что? – невозмутимо повторяет Маму. – Потрудись объяснить.
– Мы нашли в лесу выпотрошенную лисицу. Там небезопасно.
Маму презрительно фыркает, но все же натягивает сапоги и длинный коричневый плащ. Потом берет с кухонного стола ключи от машины.
– Кэтлин, иди домой, – велит она.
Мы с Кэтлин переглядываемся, и никто не двигается с места.
Маму одаривает сестру взглядом, в котором ясно читается: «Поверить не могу, что приходится объяснять такие простые вещи», и говорит:
– Дождись Брайана и свою мать. Они будут волноваться, если вас не окажется дома, когда они вернутся.
Кэтлин послушно кивает.
Маму кивает в ответ, затем поворачивается ко мне:
– Возьми несколько банок. Сама поймешь, какие брать. – Она протягивает мне черную сумку-шоппер с вышитой на боку клубникой. Сложно представить вещь, которая сильнее контрастировала бы с образом Маму.
Пробежав взглядом по полкам, я действительно понимаю, что нужно взять. Закрываю глаза и позволяю пальцам самим отыскать необходимое. Дыхание замедляется, все встает на свои места. На меня снисходит спокойствие.
