Чувства возвращаются вспышками.
Вот я вижу лицо мамы, губы округлились в маленькую «о».
Кто-то сжимает мою ладонь и обтирает лицо чем-то мягким и влажным.
Во рту вкус крови, возможно, моей собственной.
Лаванда, лавровый лист, шалфей, земля и еще что-то, не могу разобрать.
Имя. Мое имя. Я слышу, как чей-то голос зовет меня по имени.
А потом все разом обрушивается на меня, и я просыпаюсь.
– Выпей. – Маму сует мне в руки чашку с холодным коричневым отваром.
Я осушаю ее одним глотком. Пытаюсь что-то сказать. Маму прижимает ладонь к моему лбу. За ее спиной маячит мамино лицо. А рядом лицо Брайана.
– Ты не понимаешь, Брайан. Он сделал это в нашем доме.
– Я обещаю. Обещаю, что… – Голос Брайана полон печали, и я не слышу, что именно он обещает. – Но чем бы нам помогла полиция? Шейла, он бы их просто растерзал.
– Знаю. Знаю.
– Милая, мне очень жаль.
– Это я тоже знаю. Как будто это что-то меняет.
– Я должна о них позаботиться. Или они обе умрут в течение недели…
На подкашивающихся ногах иду к двери. Там Кэтлин. Она дышит, грудь ходит вверх-вниз. Я смотрю на ее лицо. Господи! Ее лицо.
Снова вспышка.
– Кожа на челюсти еще нарастет… – Маму стоит рядом, опираясь на косяк. – Она идет на поправку.
Кашляет в платок. Это кровь?
Мама протирает мое лицо. Я закрываю глаза, и она пропадает.
Я хочу к маме. Слышу свой голос:
– Хочу к маме.
– Что за глупости…
– Девочка согласилась…
– Но я не соглашалась!
Какие все бледные. Устали до смерти. Лица пепельно-серые.
А мне холодно. И кожа ледяная.
Утро. Уна сидит у моей кровати. Держит меня за руку, но в глаза не смотрит.
– …вызвать полицию, чтобы они тебя…
– И что ты им скажешь? Что ты скажешь полиции, Шейла?
– Я бы хотел… – Голос Брайана.
А мама отвечает:
– Не нужно.
Посконник пурпурный
(от лихорадки, повышенной кислотности, инфекции мочевыводящих путей)
Я просыпаюсь в своей комнате. Мама спит в кресле у кровати. Оглядываюсь по сторонам: вроде ничего не изменилось. На стенах те же гобелены, на постели то же белье, что я выбрала, когда мы сюда переехали. Только деревья за окном подернулись зеленым пухом. Небо серое. Тучи набрякли дождем.
– Мам? – Я осторожно прикасаюсь к ее плечу, она вскрикивает, и я испуганно отдергиваю руку.
– Прости, милая. – Мама наклоняется и обнимает меня. – Это я от неожиданности. Кажется, я задремала.
Я говорю, что все в порядке. От маминого пристального взгляда мне становится не по себе. Кто-то заплел мои волосы в косу и переодел меня.
– Как Кэтлин? – спрашиваю я.
Мама качает головой:
– Ох, Мэдди. То, что ты сделала… – Она снова обнимает меня, крепко-крепко.
– Я хочу ее увидеть.
Мама кивает и помогает мне дойти до комнаты Кэтлин. Свечи на маленьком алтаре погасли. Статуэтки следят за нами пустыми глазами. У Кэтлин такая яркая комната – все вокруг розовое, золотое… А сама она бледная, словно призрак. Дух, покрытый багрово-красными и синевато-белыми пятнами.
Когда пытаюсь сделать шаг без посторонней помощи, у меня начинает кружиться голова. Я шатаюсь, и мама тут же берет меня за руку. Она выглядит постаревшей. Интересно, я тоже? Мне ведь всего шестнадцать. Хочу спросить у мамы, который сейчас год, чтобы встряхнуть ее. Но боюсь, она не поймет.
Кэтлин лежит в кровати. Она все еще похожа на труп, но дышит глубоко и уверенно. И кожа похожа на кожу, во всяком случае, на ощупь. Волосы у Кэтлин выпадают. Мама убирает с подушки светлую прядку и прячет в карман.
– Я складываю их в шкатулку, – словно оправдываясь, объясняет она. – Не могу выкинуть, это ведь частичка Кэтлин.
– Как младенческие локоны, – говорю я.
Это даже мило.
У той части лица, что отросла заново, цвет красного вина. Интересно, на груди у Кэтлин такие же пятна? Но я не хочу поднимать одеяло, чтобы проверить, – боюсь ее потревожить. Впрочем, мы и так ее разбудили.
Кэтлин открывает глаза и улыбается:
– Привет, Мэд.
– Привет, Кэтлин.
Улыбнувшись еще раз, она засыпает. Ее улыбка осталась прежней. Я ложусь рядом. Мы снова вдвоем против этого страшного мира.
Мама присаживается на уголок кровати.
– Что случилось после той ночи? – спрашиваю я. – Вы нашли?..
Не могу заставить себя произнести его имя. Не хочу, чтобы Кэтлин слышала его даже во сне.
Мама качает головой:
– Брайан искал. И Маму при помощи своих… Ну, ты знаешь.
Да, знаю.
– Что же мне делать? – вздыхает мама. – Я не смогла помочь Кэтлин. И тебе не могу помочь.
– Ты меня любишь. И этого достаточно, – отвечаю я. Хотя это неправда. Я просто произношу слова, которые ее успокоят. Я не в силах изменить судьбу, но вдруг смогу сделать так, чтобы маме стало легче.
Она берет меня за руку.
– Милая, как ты похожа на своего отца, – говорит она. – Я ведь всего лишь хотела, чтобы ты жила спокойной, благополучной жизнью. Чтобы тебе ничто не угрожало. Когда он умер, частички того, кем он был, умерли вместе с ним. Есть вещи, к которым я не могу прикоснуться, которые внушают мне непонятный страх…
– Вещи, связанные с колдовством? – спрашиваю я.
Мама морщится, но кивает:
– Я уже многого не помню. Растения, которые он сажал в саду. Та книга. После того как он сгорел, осталось… – Я вижу, как она тщетно пытается ухватиться за воспоминание, но оно ускользает. – Прости… И прости, что ругала тебя. Я забыла, кем был твой отец. И снова забываю, это знание словно бежит от меня. Но я помню, что это было опасно. Что именно это его сгубило. И я не хотела, чтобы тебя… постигла та же участь.
Я терпеливо жду, вдруг мама скажет что-нибудь еще, но она тяжело вздыхает и обнимает меня так сильно, что кажется – еще чуть-чуть, и кости затрещат. А потом принимается разглаживать простыни и поправлять одеяло. Затем выключает свет и уходит. Тихо щелкает дверь. Я устраиваюсь поудобнее рядом с сестрой и спешу догнать ее во сне.
