Мерьем отвернулась:
– Знаешь, что обижает меня больше всего? То, что ты обращаешься со мной как с безмозглой идиоткой. Все верно, ты у нас умная, а я – нет. Я консервативная, самая обычная. Домашняя Мерьем! Ты не ценишь меня и свою семью. Свои собственные корни! Баба́ тебя обожает, но он всегда был для тебя недостаточно хорош.
– Неправда! – Дефне положила руку на плечо старшей сестры. – Послушай…
Мерьем попятилась, ее грудь тяжело вздымалась.
– Я больше не желаю ничего слушать! По крайней мере, не сейчас. Оставь, пожалуйста. Мне нужно побыть одной.
Мерьем торопливо пошла прочь, уличные огни отражались от ее длинных темно-рыжих волос.
Оставшись наедине с Костасом, Дефне испытующе уставилась на него, на его лице, наполовину скрывавшемуся в тени, появилось выражение глубокой задумчивости.
– Я чувствую себя ужасно. Ну почему я всегда такая?! Я все испортила, да? Мерьем абсолютно права. После твоего отъезда дома все пошло наперекосяк. Я чувствовала себя несчастной и отыгрывалась на родителях. Мы постоянно ругались. Я называла их старомодными и ограниченными. – (Костас неловко переминался с ноги на ногу, явно не собираясь ничего говорить.) – Эй, я хочу тебя угостить! Давай напьемся. У меня ведь остались деньги, сэкономленные на экстрасенсе.
Костас, оставаясь абсолютно сосредоточенным, вгляделся в лицо Дефне:
– Тебе не кажется, что ты должна мне все рассказать?
– Что именно?
– Та женщина говорила о маленьком мальчике. Юсуфе Йоргосе. Невозможно представить, чтобы на нашем острове хоть кто-то нарек младенца турецким и греческим именем. Этого просто не может быть. Только ты могла назвать так своего ребенка. – (Дефне отвела глаза, но буквально на секунду.) – Узнав о беременности, я решил, что ты сделала аборт. Но сейчас до меня дошло, что, возможно, я ошибался. Так ты родила ребенка или нет? Скажи, Дефне.
– Почему ты спрашиваешь о подобных вещах? – Дефне достала из сумочки сигарету, но прикуривать не стала. – Только не вздумай говорить, будто веришь в эту экстрасенсорную хрень! Ты ведь ученый! Неужели ты можешь относиться к этому серьезно?!
– Да мне плевать на экстрасенса! Меня волнует лишь то, что случилось с нашим ребенком. – (При этих словах Дефне вздрогнула, словно дотронувшись до раскаленного железа.) – Ты не имела права скрывать от меня беременность.
– Не имела права?! Правда? – Взгляд Дефне стал тяжелым. – Мне было восемнадцать лет. Я осталась совершенно одна. Напуганная до потери пульса. Я не знала, куда идти. Мне было даже страшно представить, что со мной будет, если узнают родители. Я сгорала со стыда. А знаешь, каково это – обнаружить, что ты беременна, и не знать, к кому бежать за помощью? И везде были солдаты. В разделенном городе, в худшее из времен, под звуки радио, день и ночь орущего: «Оставайтесь дома!» – и объявляющего каждый час новые экстренные меры, и ты не знаешь, что принесет тебе завтрашний день, и везде паника, люди нападают друг на друга и мрут пачками… Ты можешь себе представить, каково это – пытаться скрыть беременность, когда рушится мир и тебе вообще не с кем поговорить?! А где был ты? Если тогда тебя там не было, то сейчас ты не имеешь права меня судить.
– Я не собираюсь тебя судить.
Однако Дефне уже повернулась и зашагала прочь.
Костас застыл в безжалостном неоновом свете витрины, охваченный чувством беспомощности, настолько пронзительным, что ему вдруг стало трудно дышать. Бросив рассеянный взгляд на витрину, возле которой они стояли, Костас принялся машинально рассматривать золотые и серебряные изделия, аккуратно разложенные на стеклянных полках: кольца, браслеты, ожерелья, которые обычно покупают, чтобы отметить помолвки, дни рождения, юбилеи – короче, все то, что они пропустили за годы разлуки.
Дефне категорически не желала говорить, но он должен был узнать правду. Завтра утром он первым делом позвонит доктору Норману и спросит, что случилось летом 1974 года, когда он, Костас, был за много миль отсюда.
Не твой джинн
Лондон, конец 2010-х годов
Снежная буря наконец закончилась, небо сделалось бледно-серым, хотя и черным по краям, словно брошенная в огонь ненужная фотография. Ада с тетей ушли из дому под предлогом шопинга, но на самом деле для визита к экзорцисту.
– Поверить не могу, что повелась на это, – прошептала Ада, когда они направлялись в сторону метро.
– Нам чрезвычайно повезло, что он согласился нас принять, – ответила Мерьем, громко стуча подошвами обуви на танкетке.
– Что-то непохоже, чтобы к этому парню выстраивались в очередь.
– На самом деле к нему не попасть. Ближайшее свободное окно было через два с половиной месяца! Мне пришлось пустить в ход все свои чары во время нашего телефонного разговора.
Они вышли на станции «Олдгейт-Ист», где заглянули в кофейню и заказали чай латте для Ады и мокко с белым шоколадом и двойными сливками для Мерьем.
– Только ни слова, ни полслова твоему отцу. Он мне этого никогда не простит. Обещаешь?
– Не волнуйтесь. Я ни за что ему не скажу! Папа наверняка сильно во мне разочаруется, узнав, что я трачу время на всякие там фокусы-покусы. Мы с вами покрыты общим позором и связаны одной тайной!
Когда они нашли нужный адрес, было уже почти три. На свинцово-сером небе – ни намека на солнце.
Шумную улицу окаймляли голые деревья. Ада увидела новые многоквартирные дома, индийские ресторанчики, пиццерии, халяльные закусочные, лавки, где продавали палантины и сари, магазины, собственниками которых являлись потомки представителей самых успешных волн эмиграции: начиная с французских гугенотов, восточноевропейских евреев и кончая пакистанскими и бенгальскими общинами. В витринах кебабных медленно вращались мясные туши, вводившие сами себя в транс, словно последние гости на затянувшейся вечеринке. Мерьем зачарованно озиралась по сторонам, восхищенная тем Лондоном, о существовании которого даже не подозревала.
Направившись против движения транспорта, тетя с племянницей оказались у двухквартирного дома из красного кирпича. Звонка на двери не было, только латунное дверное кольцо в форме скорпиона с поднятым хвостом. Они громко постучали в дверь.
– Кто-то явно любит выпендриваться, – с легким отвращением посмотрев на кольцо, сказала Ада.
– Тсс! Следи за языком, – прошептала Мерьем. – Нехорошо смеяться над святыми людьми.
Не успела Ада ответить, как дверь отворилась. На пороге стояла молоденькая девушка в желто-зеленом платье до щиколоток и с таким же шарфом на голове.
– Ас-саляму алейкум
[23], – сказала Мерьем.
– Уа-алейкуму ас-салям
[24], – ответила девушка. – Проходите. Мы ждали вас раньше.
