Однако новая славная кампания явственно показала трудности войны на два фронта, ставшей фатальной. Хотя не стоит, очевидно, драматизировать ухудшение боевого потенциала французской армии по сравнению с несколько идеализируемыми «аустерлицкими солдатами», нет сомнения, что присутствие на Пиренеях части лучших полков не могло хотя бы в известной степени не обескровить главные силы. А армия в Испании требовала все новых и новых подкреплений. Вот что писал в это время один из офицеров уже знакомого нам 32-го линейного полка: «Каждый день мы теряем отборных солдат, которых так сложно заменить. Наши батальоны редеют в бесконечных мелких экспедициях и эскортах, а когда солдаты не находят смерть от пули, их настигают голод и лишения… 32-й похож на бездонную бочку. Наполеон вливает туда новых и новых солдат, но никак не может ее наполнить»
[442].
Особенно важно, что события на Пиренеях повлияли и на русско-французские отношения и во многом сделали войну 1812 г. неизбежной.
У нас нет возможности анализировать здесь весь сложный спектр русско-французских отношений в 1801–1812 гг., сыгравших огромную роль в истории наполеоновской империи. Автор этой книги посвятил данному вопросу две большие книги, переведённые на французский и польские языки. Одна из них рассказывает о русско-французских отношениях в начале правления Александра I и войне 1805 г. (Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа, 1799–1805), другая об отношениях в 1806–1812 г. (Битва двух империй). Поэтому здесь мы дадим лишь очень короткое резюме событий, о которых очень часто историки писали лишь на основе позднейших свидетельств, которые полностью искажали суть происходящего.
С самого начала правления Александр I избрал путь конфронтации с Францией, в то время как никакие геополитические и экономические соображения этого не требовали. Исследования автора этой книги, построенные исключительно на синхронных источниках, показали, что все аргументы ряда авторов утверждающих, что войны 1805 и 1806–1807 гг. были по своей сути превентивными, не выдерживают никакой критики. Наполеон не только не вынашивал коварных замыслов против России, но более того мыслил её как своего основного потенциального союзника в борьбе против английской гегемонии. Недаром на заседании Государственного Совета 2 января 1801 г. Первый консул Бонапарт заявил: «У Франции может быть только один союзник – это Россия».
Если в результате войны 1812 г., которая в России получила название Отечественная, российское общественное мнение стало рассматривать войны 1805 и 1806–1807 гг. как вполне логичные войны, которые должны были предупредить неизбежную агрессию против России, ничего подобного не видно в письмах, записках, заметках первых лет XIX века. Войну 1805 г. не одобряла даже значительная часть высшего дворянства, которое не понимало, зачем России вступать в войну из-за расстрелянного герцога Энгиенского или из-за барышей английских купцов. Так, граф Ростопчин заявлял: «…Россия опять сделается орудием грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной»
[443].
Войны 1805 и 1806–1807 гг. были непопулярны в России и совершенно не нужны Наполеону. Именно поэтому император французов считал эти конфликты в определённой степени случайными и произошедшими по воле проанглийского лобби при русском дворе. После войны 1805 г. он заявил прусскому послу Гаугвицу: «Россия будет со мной, быть может, не сегодня, но через год, через два, через три года. Время стирает все воспоминания, и из всех союзов это будет тот, который мне больше всего подходит»
[444].
Поэтому когда в Тильзите царь предложил переговоры, Наполеон тотчас же пошёл навстречу вопреки мнению многих своих соратников, считавших, что необходимо добить поверженного опасного врага, несмотря на надежды поляков уже видевших в мечтах восстановление своего Отечества. Эти переговоры и заключённый в результате Тильзитский мир казались Наполеону исполнением всех его самых сокровенных надежд. Увы, он не знал, с кем имел дело!
Наполеон и понять не мог, сколь сильна личная ненависть и неприязнь Александра I, автора войн 1805–1807 гг. Никто не сформулировал так точно мотивы поведения царя, как выдающийся русский историк, работавший в эмиграции, Николай Иванович Ульянов: «В исторической литературе давно отмечен фанатизм этой загадочной ненависти и существует немало попыток ее объяснения. Самое неудачное то, которое исходит из экономических и политических интересов России. У России не было реальных поводов для участия в наполеоновских войнах. Европейская драка ее не касалась, а у Наполеона не было причин завоевывать Россию. Веди себя спокойно, занимайся собственными делами, никто бы ее пальцем не тронул.
Не более убедительна и другая точка зрения, объясняющая войны России с Директорией и бонапартистской Францией реакционными склонностями русских царей. Только война Павла I могла бы подойти под такое толкование, и то с трудом. Александр же меньше всех походил на борца с революционной заразой, он еще до вступления на престол поражал иностранцев негодующими речами против «деспотизма» и преклонением перед идеями свободы, закона и справедливости. Конечно, цена его либерализма известна, и вряд ли приходится возражать тем историкам, которые считали его маской, но такая маска годится для чего угодно, только не для борьбы с революцией. Гораздо вернее, что у него не было никаких принципов и убеждений»
[445].
Именно поэтому Тильзитский мир был обречён, но именно роковая война в далекой Испании, где погибал цвет наполеоновской армии, дала надежду Александру взять реванш за Аустерлицкий разгром, поражение под Фридландом и Тильзитский мир. Кстати после Тильзитского мира, который произошёл после двух поражений отношение к наполеоновской Франции в среде русской знати стало меняться на резко отрицательное. Офицеры отныне мечтали о реванше, а вся русская знать была в ужасе от появления на границе с Россией зачатка восстановленной польской государственности – Герцогства Варшавского.
Правда в 1809 г. Россия выполнила символически свой союзнический долг, выставив 30-тысячный корпус против австрийцев. Однако эти войска не сражались с неприятелем, а просто саботировали боевые действия. Более того, командир русского корпуса князь Голицын делал всё, не чтобы помочь полякам, вместе с которыми он в принципе должен был вступить в бой с неприятелем, а, наоборот, делал всё, чтобы навредить им.
Начиная с 1810 г. в высших слоях российского руководства появляются планы превентивной войны против французской империи.
Вот как излагал в феврале 1811 г. подобный план генерал Беннигсен в проекте, адресованном Александру I: «Не лучше ли ей (России) предупредить своих неприятелей наступательной войной… Наиболее полезно овладеть Варшавою (коей потеря поразила бы и обезоружила часть поляков, не благорасположенных к России)… Итак, ясно видно, что Наполеон на первый случай не может иметь более как 90 тысяч французов в своем распоряжении на войну с русскими… прибавим к сему, что, оставаясь в оборонительном положении, дадим мы полякам увеличить их войска, между тем как наступательными действиями, если не успеем мы истребить или рассеять польской армии, то по крайней мере уменьшим ее гораздо, обезоружив оную хотя бы частью… Ко всему этому, что изъяснил я, кажется мне, что власть Наполеона никогда менее не была опасна для России (sic!), как в сие время, в которое он ведет несчастную войну в Гишпании и озабочен охранением большого пространства берегов…»
[446]
