Впрочем, в этой однообразной рутинной жизни были и некоторые неожиданные моменты, характерные для армии Наполеона. Так, например, в ряде полков были организованы школы, где солдаты и унтер-офицеры обучались читать и писать. «Солдаты обучались бесплатно, сержанты платили франк в месяц… Занятия проходили тогда, когда не было маневров, с 11 часов утра до трех часов после полудня. Начало занятий возвещалось барабанным боем, сами же занятия проходили в двух залах казармы Пепиньер, где были расставлены столы и стулья… Тот из “учеников”, кто пропускал занятия без уважительной причины, лишался увольнения на восемь дней»
[528].
Но солдаты не только занимались с книжками, как прилежные школьники, но и в некоторых полках проходили даже курсы… танцев! Уже известный нам суровый гвардейский генерал Роге, служака и рубака, которого трудно было бы назвать утонченным любителем светских развлечений, очень серьезно относился к подобной деятельности своих подчиненных: «Эти занятия (танцами) необходимы солдатам, они придают им изящество, заставляют следить за своей формой и быть точными в выполнении своего долга, они удаляют их от пьянства – порока, который разрушает нервы и отупляет того, кто ему предается. Солдат, который любит танец, обычно хорошо выполняет все обязанности, он старается избегать наказаний, которые лишили бы его почтенного удовольствия. Занятия танцами позволяют солдату завести приятные знакомства, которые могут помочь ему иметь семейную жизнь, а также удаляют его от тех размышлений, которые никогда не должны приходить ему в голову»
[529].
В казармах нередко организовывались и школы фехтования для желающих, а таких было немало, ибо мания дуэлей была распространена во французской армии не только среди офицеров (см. гл. XI).
Видно, что день солдата наполеоновской эпохи был заполнен достаточно основательно, по крайней мере, должен был быть таковым. Обычно учения продолжались до 17 часов летом или до 16 часов зимой, когда треск барабана возвещал об их завершении. Солдаты снова отправлялись по своим комнатам, чтобы отведать супа из артельного котелка. Этот второй, и последний, прием пищи назывался «вечерним супом». После него солдаты получали немного времени, чтобы заняться личными делами. В час, назначенный командиром части, барабаны били отбой. С этого момента все унтер-офицеры и рядовые должны были находиться в казарме, где спустя полчаса проводилась вечерняя поверка. Снова составлялись рапорты наличия личного состава, казармы запирались, и никто без письменного разрешения командира роты не имел права выйти в город.
Устав не уточнял, в котором часу нужно было ложиться спать. Этот час определялся командиром части, и сигналом ко сну был барабанный бой (в кавалерии он подавался трубой) – «тушение огней» (extinction des feux). Гасли свечи, и казармы погружались во тьму и тишину, нарушаемую лишь звуками шагов часовых. Иногда, впрочем, в ночное спокойствие вносились коррективы. Специальный патруль мог обойти казармы, чтобы удостовериться, что все солдаты находятся на своих местах.
Описанный распорядок относился к будним дням, субботы и воскресенья имели свою особую программу. В субботу, если вышестоящее командование не «радовало» своих подчиненных большими маневрами, солдаты занимались основательным наведением чистоты в казармах: мылись столы и стулья, выбивались одеяла и матрасы, чистились мундиры, оружие и экипировка. Наконец, воскресенье было торжественным днем. В 10.30 полковник проводил генеральную инспекцию части. В этот день уже наверняка выбритые солдаты в приведенных в полный порядок мундирах, сверкая начищенными бляхами, пуговицами и оружием, застывали в парадных рядах в ожидании своего командира. А для полков, расквартированных в Париже, и прежде всего для гвардии, воскресный смотр превращался порой в великолепный парад в присутствии самого императора.
Мадемуазель Жюли де Вилла, девушка из провинции, посетившая Париж в 1810 году, оставила одно из наиболее красочных описаний парада на площади Карусель
[530]: «Пехота, которая должна была совершать парадные эволюции, заполняла двор Тюильри и была облачена в нарядную тщательно вычищенную униформу. Так как места на площади не хватало, войска стояли также на прилегающих улицах, где они ожидали своего часа. Площадь Карусель была занята кавалерией, а также толпой любопытных, которые занимали все свободные уголки, ими же были заполнены все окна, выходившие на площадь, и даже крыши домов. Перед главным входом во дворец маршалы и генералы ждали императора, белого коня которого держали четверо форейторов.
За несколько мгновений до часа тридцати раздались фанфары. Площадь тотчас же приветственно загудела. Император появился на пороге, он вскочил на коня и проехал вдоль первых шеренг в сопровождении своих маршалов. С этого момента все внимание сосредоточилось на этом удивительном человеке, которого я видела в первый раз, и сходство которого со всеми известными мне его портретами было столь поразительно, что я могла бы легко узнать его только по лицу, но он еще больше выделялся из окружающих простотой своего костюма. Простая черная шляпа, высокие сапоги, скромный синий мундир, на котором блестели лишь эполеты и выделялась орденская лента – таково было облачение самого великого монарха мира…
Произведя смотр части собравшихся войск и побеседовав с солдатами, он сошел с коня, встал перед входом во дворец, чуть впереди группы маршалов, и приказал начинать парад. Перед ним совершили эволюции части, стоявшие во дворе, и двинулись к выходу, чтобы дать место другим. Невозможно в полной мере передать мое восхищение порядком и стройностью движения войск, которые маршировали, словно единый монолит.
Император снова сел на коня и объехал ряды кавалерии и не спешивался уже до возвращения во дворец. Это восхитительное зрелище – парад кавалерии. Ничто не может быть столь прекрасным, столь блистательным и одновременно столь удивительным, ибо непонятно, как эти гордые и непокорные кони могут быть выучены так, чтобы двигаться так слаженно и в точности выполнять все эволюции, которые всадники требуют от них. Полк польских улан был особенно великолепен. Их изысканный костюм и длинные пики, на концах которых развевались маленькие красно-белые флажки – все это было просто очаровательно.
Тяжелая артиллерия, представленная восемнадцатью-двадцатью пушками, также приняла участие в параде и заслужила похвалу Его Величества…»
[531].
Увы, эти блистательные парады, как, впрочем, и жизнь в казарме, составляли лишь короткий момент в жизни солдат наполеоновской эпохи. Армия воевала, что значило для большинства людей, ее составляющих, что она находилась в постоянном движении: «Мы шли направо, налево, вперед, иногда назад, мы шли и шли… Часто мы не знали почему, но разве крутящаяся шестеренка спрашивает у часового механизма, почему она это делает? Она крутится, вот и все, так что мы делали как шестеренка… Когда же мы останавливались, мы с удивлением пытались узнать, в чем дело: “Странно, что-то не так, часы остановились”»
[532].
