Алан Форест в своем фундаментальном исследовании «Дезертиры и уклоняющиеся в эпоху Революции и Империи» показал, сколь значительным был размах действий шаек роялистов на юге Франции, а также отразил ту особо важную роль, которую играли в них дезертиры, что придавало действиям этих банд ярко выраженный антиармейский характер
[84].
Еще недавно рассматриваемые как «лучшие граждане», солдаты, и в особенности офицеры, превратились в отвергнутых, которым отказывали в самом элементарном. С горечью писал об этом сублейтенант французской армии в 1796 году: «Едва вы покидаете военный лагерь, чтобы отдохнуть на квартирах или, победив в одном месте, вы направляетесь в другой конец страны, то вместо уважения со стороны граждан вы испытываете только унижения и даже оскорбления. Можно все вытерпеть, но не публичное презрение. Нас помещают в самые плохие, самые отвратительные места. Можно ли давать право аристократам унижать нас?..»
[85].
Директория не выполняла и материальных обещаний, данных войскам в эпоху якобинской диктатуры. Как известно, декрет от 6 июня 1793 года предполагал выплату значительной пенсии солдатам и офицерам, покинувшим службу из-за ранений, причем даже для младших чинов ее размеры были немалые. В войсках также был широко известен декрет о так называемом «миллиарде для ветеранов». Первоначальный его вариант, изданный 21 февраля 1793 года, гласил в своей V статье: «Национальный Конвент, желая добавить еще один знак внимательности к уже обещанным и дать почувствовать это, насколько возможно, семьям храбрых защитников Республики, провозглашает, что имущество эмигрантов в сумме до 400 миллионов будет передано для выплаты пенсий и наград для военных, их вдов и детей…»
[86]. В скором времени имущество эмигрантов, которое должно было быть использовано для этой операции, было зафиксировано в сумме 1 миллиард франков. В действительности же закон остался на бумаге, и огромное количество ветеранов либо вообще не получили пенсий, либо получили ничтожные, нерегулярно выплачиваемые суммы.
Нищета, а порой даже голод, рваные мундиры и истертые эполеты, невыполненные обещания правительства и бюрократические проволочки, угрозы «мюскаденов» и презрение нуворишей – вот судьба солдата и офицера в эпоху Директории, причем последние обстоятельства действовали, быть может, сильнее, чем материальные лишения. Армия большей частью готова была переносить лишения и трудности, но никак не унижения.
Начиная с 1796 года солдаты и офицеры начинают воспринимать гражданское общество как противостоящую им силу. Гражданское общество – это пороки, грязь, эгоизм, трусость и лицемерие, их же социум – это самоотречение во имя общего блага, храбрость, честность, преданность дружбе и долгу. Наряду с презрительными кличками по отношению к гражданским в лексикон французских солдат прочно входит слово «аристократ». Разумеется, здесь не следует понимать это слово ни в своем непосредственном значении (как термин, обозначающий представителя высшего дворянства), ни даже в том смысле, в котором его употребляли в эпоху якобинской диктатуры – дворянин, контрреволюционер, пособник эмигрантов. Слово «аристократ» отныне употребляется военными для обозначения всех «плохих», вне зависимости от их происхождения и убеждений, всех тех, кто не исповедует моральных ценностей военной среды, ибо последняя является, по их мнению, истинным воплощением идеалов Революции, единственным прибежищем настоящих республиканцев.
Войска, отрезанные от Франции морально и физически, ибо сражались уже за её границами, все более созревали для того, чтобы повернуть оружие против «прогнившего» гражданского общества, чтобы переделать его в соответствии со своими идеалами. Этому способствовали три фактора: прецеденты использования военной силы внутри страны в политических целях, слабеющий контроль правительства за дисциплиной и состоянием войск и, наконец, появление ряда генералов, и прежде всего Бонапарта, умело использовавших настроения своих полков для создания клиентелы, готовой стать орудием в борьбе за власть.
Сама Директория подала пример использования войск и призванных из Италии генералов, чтобы очистить Совет пятисот от неугодных депутатов.
А в это время в армии то и дело вспыхивают бунты: в первом батальоне 183-й полубригады в Бельгии в июне 1795 года, в 24-й полубригаде в Голландии осенью того же года. В феврале 1796 года начался мятеж в дивизии Серюрье в Италии; в 1797 году взбунтовались 35-я, 36-я и 86-я полубригады в Рейнской армии и 52-я полубригада в Западной армии. Хотя все эти выступления и были относительно быстро подавлены, тем не менее, они очень показательны. Особенно важен для понимания моральной эволюции факт военных мятежей в Риме и Мантуе весной 1798 года.
В феврале 1798 года французские войска оккупировали папские владения в Италии и установили республиканское правление в Риме. Это не помешало наложить на «Вечный город» значительную контрибуцию. В то время как чиновники военной администрации хозяйничали в церквях и дворцах римской аристократии, армия находилась в бедственном положении. Уже несколько месяцев солдаты и офицеры не получали жалованья, часто недоедали, мундиры многих полубригад были вконец истрепаны. Но пока армией командовал Бертье, войска терпели. Когда же на пост главнокомандующего был назначен генерал Массена, храбрец в бою, но известный в армии как человек алчный и нечистый на руку, чаша терпения переполнилась. Младшие офицеры организовали мятеж, поддержанный солдатами и старшими офицерами. Мятеж удалось загасить только тогда, когда Массена покинул армию, передав командование генералу Дальманю.
Правительство вынуждено было отказаться и от попытки наказания виновных, так как это грозило еще большими волнениями.
В прокламациях и петициях возмущенных солдат и офицеров, которые они направляли в адрес командования и распространяли среди жителей, обращает на себя внимание ряд особенностей. Во-первых, в этих документах мы постоянно встречаемся с мыслью о том, что администрация и гражданское общество Франции коррумпированы. Им противопоставляются самоотречение и жертвенность армии: «…На наших глазах, в то время, как войска нуждаются во всем, расхитители громоздят награбленное, выставляя напоказ возмутительную роскошь; игорные дома и места разврата полны чиновниками военной администрации, скандальное расточительство которых и громкие оргии оскорбляют нужду солдат…»
[87].
Армия, и прежде всего офицеры, рассматривают себя как единственных носителей чести и достоинства: «Армия в нашем лице требует, чтобы правосудие свершилось над грабителями, которые бесчестят имя француза; она желает, чтобы были возмещены все разорения, содеянные против правил человечности, в домах и церквях, принадлежащих государствам, состоящим в мире с Республикой»
[88].
