Причины здесь, как кажется, две: первая субъективная, а вторая объективная. Что касается субъективного фактора, то дело, очевидно, состоит в том, что, как уже упоминалось, Наполеон не успел провести реформу военной административной системы, которая сохранила много архаичных черт. Снабжение армии на походе частными предприятиями и гражданскими служащими «коммерческих управлений» явно не соответствовало новым условиям войны. В предыдущих главах уже говорилось о том, что до прихода к власти Наполеона транспортная служба (даже артиллерии) обеспечивалась частными компаниями. Милитаризация артиллерийского обоза, а затем продовольственно-вещевого во много крат усилила эффективность этих служб.
То же самое император хотел сделать и в отношении администрации. 26 марта 1807 года он писал Дежану: «Наши армии будут лишь тогда нормально организованы, когда в них не останется ни одного штатского служащего, когда все будут военными. Только тогда мы будем знать, что за человек какой-нибудь вновь назначенный кладовщик, где и как он раньше работал, какие есть у него перспективы на будущее. Без этого мы и дальше будем оставаться в смысле обеспечения войск отданными на милость всякого рода мошенников»
[1046].
Действительно, в императорской Гвардии организация снабжения стояла на порядок выше, чем в остальной части армии. Разумеется, прежде всего это было связано с тем, что для Гвардии отпускалось гораздо больше денег, провианта и тому подобного. Но все же дело не только в этом. В Гвардии весь административный аппарат был милитаризирован. Это стало возможным потому, что он, как и вся Гвардия, создавался с нуля. В линейных же войсках, спускаясь вниз по лестнице административной иерархии, можно было столкнуться с младшим персоналом, набранным из людей, которые не могли найти себе применения в гражданской жизни, но одновременно и не хотели быть военными. «Самыми ненасытными из мародеров, – рассказывает офицер медицинской службы Великой Армии, – были маркитанты, санитары, и в особенности мелкие служащие снабженческих отделов. Это был класс людей, состоявший поистине из подонков, бывших бродяг и чуть не из уголовников и бандитов»
[1047].
Если учитывать при этом, что и сам корпус военных комиссаров вынес из эпохи Директории не самые лучшие традиции, легко можно себе представить, какие нравы должны были царить в этой среде. Так что вопреки пословице о том, что «рыба гниет с головы», разложение происходило скорее с «хвоста», т. е. с низов системы снабжения. В армии говорили, что даже простые «секретари или помощники военных комиссаров, самые ничтожные кладовщики лучше живут, чем командиры частей или даже генералы». Жульничество и явные злоупотребления военных комиссаров привели к тому, что они стали объектом всеобщего презрения, хотя многие из них были людьми честными и работали на совесть: «Состояние, которое сколотили себе некоторые поставщики и кладовщики, их расходы и роскошь, которые они афишировали во время войны в Германии, даже в самые тяжелые моменты, вызывали в войсках зависть и враждебность по отношению к ним. Наконец, с начала испанской кампании на них стали смотреть как на главную причину страданий и лишений…»
[1048].
Уже упомянутый нами Огюст Петие (сын генерал-интенданта Петие) рассказывал о том, почему в 1800 году, в начале своей карьеры, став по протекции отца помощником военного комиссара, он решил оставить эту деятельность и отправиться служить в обычный полк: «Французская армия, состоявшая под командованием генерала Массена, должна была получить значительную партию водки, и поэтому я получил приказ отправиться в Лоди и Кремону, чтобы обговорить ее доставку с тамошними служащими. Приехав в первый из этих городов, я встретил ответственного за склады. Он сказал мне, что эта водка столь крепка, что солдат не сможет ее пить. Потому необходимо разбавить ее водой. Сказав это, он добавил с невообразимой простотой: «Если мы это не сделаем, то другие сделают это за нас. Так что уж давайте нальем в каждую бочку столько-то воды. Это даст нам такую-то сумму, которую мы поделим, и т. д.»… Служащий, которого я встретил в Кремоне, был не лучше того, что я видел в Лоди… Я вернулся в Милан в приступе бешенства и сказал отцу, что я хотел бы как можно скорее распрощаться с карьерой военного комиссара. Напрасно отец приложил все усилия, чтобы убедить меня продолжать заниматься этим делом. Он говорил мне, что честные люди украсят любую профессию и нет работы бесчестящей. Он приводил мне примеры честных и замечательных администраторов, таких, как Вильманзи, Буано, Дарю, Мартельер… Но ничто не могло побороть во мне отвращения к этой работе»
[1049]
[1050].
Действительно, примеров хищений, подлинных или мнимых, совершенных военными комиссарами, более чем достаточно в мемуарах и дневниках современников. Вот что вспоминает хорошо знакомый нам офицер Вислинского легиона Брандт о судьбе богатых трофеев, взятых у испанцев в бою при Бельчите: «Мой батальон был послан… чтобы эскортировать в Сарагосу провизию, захваченную у врага. Но нас упредили чиновники военной администрации, так что большая часть трофейного провианта исчезла, а из многих тысяч повозок и мулов, взятых при Бельчите, разве что десятая часть прибыла на центральные склады в Сарагосе. Все остальное было продано по бросовой цене ради барышей господ “рис-хлеб-соль” (riz-pain-sel)»
[1051]
[1052].
Снабженцы наполеоновской армии не спешили рисковать своими «ценными» жизнями в период боевых действий. В армии говорили, что, «пока войска сражаются в грязи, комиссары разгуливают в тыловых городах и занимаются махинациями с реквизированным провиантом». В одном из своих писем в марте 1807 года, когда Великая Армия, форсировав Вислу, сражалась на ее восточном берегу, Наполеон пишет: «Вся армия на этой стороне Вислы, вся администрация – на той».
