Эти приказы лишь ничтожная часть огромных кип документов, оставленных военной администрацией. Они однозначно подтверждают – организованные раздачи продовольствия, овса и спиртного имели место даже на походе, не говоря уже о марше по своей территории. «Проходя через Лотарингию и Эльзас, – вспоминает Брандт, – …мы не могли не восхищаться образцовым порядком, который царил на наших остановках. Повсюду мы видели, что в малейших деталях администрация следовала импульсу, данному повелителем. Все приказы в отношении войск на марше исходили из военного министерства, а поставщики и комиссары ждали нас в пунктах, где мы должны были делать остановки. Ни одна из служб не была забыта. Министерство точно знало по часам, какие войска должны прийти в тот или иной пункт или где они находятся на марше. Прибывая в этапный пункт, фурьеры отправлялись прежде всего получать необходимую визу коменданта или военного комиссара, затем шли в мэрию за билетами для размещения на постой. Там им также выдавали боны на продовольствие, фураж и необходимые транспортные средства. Затем фурьеры отправлялись к поставщикам. Выдача мяса происходила либо индивидуально, либо поротно, на выбор командиров. Хлеб всегда выдавался коллективно… Эта система, которой позже стали подражать все наиболее развитые государства, функционировала точно и быстро. Редко случалось, чтобы выдача провианта давала нам повод к какому-нибудь недовольству. Что касается нас, поляков, например, чиновники знали, что «французы севера» предпочитают количество качеству и действовали в соответствии с нашими наклонностями»
[1062].
Подобные свидетельства не единичны. В главе VIII, например, уже отмечалось образцовое снабжение Великой Армии в сентябре 1805 года во время ее марша по территории Франции, что подтверждается архивными документами.
Таким образом, несмотря на все недостатки в системе снабжения наполеоновской армии, ее администрация могла все-таки наладить обеспечение войск всем необходимым, когда они проходили по дружественной территории, причем подчас делалось это безупречно. В ходе боевых действий административная машина также не разлаживалась полностью. Однако, как единодушны очевидцы, она все же чаще давала сбои. Именно поэтому нам кажется, что существовала и вторая, объективная причина недостатков в снабжении армии в военное время.
Этой причиной является сам характер походов Наполеона, о котором говорилось в главе VIII. Император вел войны «на сокрушение», оперируя огромными массами войск, брошенных в решительную борьбу не на жизнь, а на смерть. При такой концепции войны совершенно невообразимо было бы действовать подобно полководцам «стратегии измора», подстраивавших свои боевые операции под размеренное движение обозов по принципу знаменитой пятипереходной системы с планомерной постройкой пекарен, выпечкой хлеба и доставкой его в войска на неповоротливых телегах.
Огромные массы корпусов наполеоновской армии стремительно продвигались вперед, смело охватывали расположения неприятельских войск, прорывали его стратегическую линию обороны, громили врага в решающих битвах и преследовали до полного сокрушения. Технические возможности начала XIX века: отсутствие плотной сети шоссе, отсутствие железных дорог, телеграфа, телефона и т. п. просто принципиально не позволили бы даже при самой идеальной работе администрации подвести войскам все необходимое в период молниеносных маневров. Будь даже все чиновники такими, как Дарю, – энергичными, кристально честными, титанически работоспособными, они все равно не смогли бы поспеть за развитием боевых действий.
И понимая это, Наполеон ставил прежде всего не на телеги с провиантом, а на победу. «Интендантство должно идти за войсками, а не войска за ним», – вот его основной принцип. Трудно не согласиться с блестящими военными историками начала XX века, крупнейшими специалистами в области наполеоновских войн, Аломбером и Коленом, которые отмечали: «С точки зрения административной, подготовка кампании 1805 года была слабой, можно сказать ничтожной. Наполеон это, впрочем, признавал и пообещал себе, что в следующий раз он не будет застигнут врасплох. Тем не менее нехватка продовольствия и транспортных средств не помешала идти вперед и побеждать. Как бы не было важно снабжение продовольствием и как бы не был виноват тот полководец, который пренебрегает им, нужно понимать, что в момент смертельной схватки оно перестает быть самым главным»
[1063].
2. Военная медицина
В еще большей мере, чем административный аппарат, двойственное ощущение вызывает военная медицина наполеоновской армии. Здесь еще резче виден контраст между блистательными талантами и самоотверженными людьми, стоявшими во главе ее, и посредственным персоналом нижних ступеней иерархии.
Действительно вершину служебной пирамиды военной медицины наполеоновской Франции занимали не просто честные и работоспособные люди, подобные Дарю или Вильманзи, а поистине плеяда блестящих ученых, подвижников своего дела и просто героев. Имена многих из них записаны золотыми буквами не только в анналы подвигов Великой Армии, но и в историю медицинской науки. Ведь время Наполеона стало для Европы и всего мира временем поворота от полусредневекового «искусства врачевания» к современной науке. Крупнейший американский специалист по истории медицины Ричард Хариссон Шрайок безапелляционно утверждает: «именно в Париже и именно в начале XIX века родилась современная медицина»
[1064].
Этот исторический переворот произошел, естественно, потому, что для него созрели все необходимые условия. Количество накопленных за предыдущие столетия знаний достигло критической массы, позволив медицине в первые полтора десятилетия века совершить огромный качественный скачок. Тем не менее катализатором этого вполне закономерного процесса была, без всякого сомнения, деятельность Наполеона, оказавшего огромное покровительство медицинской науке, щедро награждавшего выдающиеся таланты и поощрявшего исследования. Но бóльшую роль, наверное, сыграла вся атмосфера наполеоновской империи с ее огромным уважением к доблести воина и доблести ученого.
Еще буквально накануне Великой французской революции почтенные врачеватели прописывали с серьезным видом своим пациентам «внутренности черепахи и молоко ослицы», а в академиях защищались диссертации типа: «An morbis procreandis aptior tempestas vernoytis Automnalis?» (Летом или весной бури способствуют заболеванию?). Галиматья рецептов и ученых медицинских трактатов этого времени, переполненных заумными рассуждениями на латыни, абсолютно оторванных от реалий, ярко напоминала сцены из мольеровского «Мнимого больного», написанного ровно за столетие до этого.
«До настоящего времени всем медицинским школам не хватало медицинской практики и наблюдения за больными. Именно это должно стать главной заботой образования», – произнес в 1794 году с трибуны Конвента выдающийся химик Фуркруа. Он же сформулировал короткой фразой новую концепцию медицины: «Меньше обращаться к догматам, больше наблюдать и много практиковаться». «Вскройте несколько трупов, – говорил другой основоположник современной науки Биша, – и вы увидите, как тьма рассеется перед вами». А врач и философ Кабанис писал тогда же: «Мы хотим готовить врачей, которые полезны больным, а не врачей, которые могут блистать речами в обществе и на заседаниях».
