Однако на пути этих людей встречались часто такие препятствия, о которые разбивались все самые отчаянные и благородные усилия по спасению раненых и больных. Прежде всего в день генерального сражения хронически не хватало врачей, перевязочных средств, лекарств и т. п. Все это было связано, как и в отношении того, что мы писали о снабжении армии, не с пренебрежением высшего командования к подобным вопросам и даже не с несовершенством в работе военной администрации. Во время стремительных маневров огромных масс войск было так же сложно подвести все необходимое для полевых амбулансов, как организовать регулярную выдачу хлебных рационов. Поэтому героям-хирургам зачастую придется работать, не имея самого необходимого.
Важно также учитывать, что если во главе военно-медицинской службы стояли удивительные, талантливые, самоотверженные люди, на средних постах их было куда меньше, тем более оставляло желать лучшего качество вспомогательного персонала. Для пополнения рядов военных хирургов приходилось мобилизовать недоучившихся студентов-медиков, зачастую видевших в должности военного врача лишь метод избавиться от призыва на службу в линейный полк. «Наши молодые люди не очень-то много знают, – записал в своем дневнике Перси 12 марта 1807 г. о новоиспеченных хирургах, – и мне кажется, они не очень-то хотят взяться за свое образование. Полдня они занимаются тем, что рыскают в 3–4 лье от штаба в поисках фуража для своих лошадей или добывают продовольствие для себя»
[1083]. «Хирурги со свалки» – так с легкой руки Перси окрестили этих «врачей» в армии.
Несмотря на все сложности, несмотря на весь ужас полевых амбулансов, раненые большей частью получали в них первую помощь, однако на этом мучения их не ограничивались – далее следовала транспортировка в госпитали, находившиеся подчас за много десятков километров от поля сражения. После битвы при Эйлау Перси писал: «Город без конца наполняется войсками, которые идут и идут через него, наши сани, нагруженные ранеными, двигаются вперемешку с кавалерией, раненые кричат, есть те, кто вопит, но надо ехать, а хирурги вынуждены применять силу по отношению к крестьянам, чтобы заставить их понукать лошадей. Одновременно они перевязывают, ампутируют, соединяют переломанные конечности и тотчас грузят раненых на повозки и сани. Сколько из них погибнет в пути? И какие ужасные муки, настоящие пытки, будут вынуждены терпеть те из них, которые доберутся до места по разбитым дорогам через леса и поля, где часто из-за недостатка снега сани не могут проехать. Никакой еды в пути. Я не знаю, смогут ли все получить бульон перед отправлением. Хирурги, которые занимаются эвакуацией, ничего не могут им дать, ни капли даже самой дурной водки. Сани и, быть может, многие из повозок перевернутся по дороге, какая мрачная перспектива! Боль несчастных жертв войны написана на лице наших хирургов – они бледные, осунувшиеся, печальные, все крайне устали…»
[1084].
А вот какой транспорт раненых тот же врач увидел в Испании: «Уже пять дней многие не покидали своих телег, которые служили им транспортным средством и ложем. Сено под ними сгнило, некоторые лежали на матрасах, покрытых гноем из их ран и их экскрементами. Раненые были покрыты кусками ковров, занавесками, драными одеялами, найденными у крестьян… Вонь стояла нестерпимая. Многие раны были не перевязаны в течение нескольких дней, другие перевязки были сделаны на скорую руку. У многих началась гангрена… О боль, о позор! У нас не было ничего, чтобы уложить этих несчастных, ни матрасов, ни даже сена… Пришлось очистить часовню, где были открытые гробницы. Мы закрыли их, убрали скамьи и кафедру, и тридцать раненых было положено кто на доски, крытые горстью гнилого сена, кто на свой матрас, кто прямо на камни. У нас нет белья, нет свечей, нет еды, мы не можем ни обновить перевязку, ни согреть этих несчастных…»
[1085].
Разумеется, не всегда эвакуация раненых происходила в таких ужасающих условиях. У Ларрея остались от кампании 1807 г. куда менее трагические воспоминания: «Транспортировка раненых производилась со всей возможной тщательностью. Каждый конвой сопровождался достаточным количеством военных врачей, унтер-офицеров и солдат-санитаров, нужных для того, чтобы оказать раненым всю необходимую помощь. Ночлег для конвоя был везде заранее готов, а суп приготовлен к его прибытию на каждое место остановки унтер-офицерами, которые двигались впереди. Господин комиссар-распорядитель Дюфур помогал нам со всем рвением и энергией во всем, что касается административной части, и этим снискал себе признательность раненых воинов»
[1086].
Несмотря на последнее оптимистическое свидетельство, нужно отметить, что транспортировка раненых большей частью была сопряжена с огромными трудностями и часто становилась роковой для тяжело пострадавших солдат. Тем не менее, на этом мучения раненых не ограничивались, ибо самым суровым испытанием становились для них подчас госпитали.
«Госпитали! – восклицает генерал Фуа, – Их ужас должен был бы заставить гуманизм пригвоздить к позорному столбу преступления честолюбия. Здесь благородные сердца уже не бьются в таком восторге от победы – наши лавры были орошены реками крови…»
[1087].
Действительно, почти все те, кто воевал в эпоху империи и оставил нам свои воспоминания, описывают госпитали в жутковатых тонах. Один из таких рассказов принадлежит уже хорошо известному нам офицеру Вислинского легиона Брандту. Вот, что он поведал: «Меня отвезли в военный госпиталь, скорее похожий на притон разбойников, чем на место, где есть хоть какой-то шанс вылечиться. Госпиталь был расположен в грязном монастыре, принадлежавшем монахам, укрывшимся в Сарагосе. Эти монахи помогали, очевидно, наносить раны, от которых затем люди умирали в их логове. Здесь царствовал тиф, а все окрестности были наполнены миазмами трупов, оставшимися без погребения после сражения под Туделой. В первые дни пока я еще был в сознании, лежа на кровати, я мог видеть детали «погребения» многих умерших больных. Их трупы, совершенно нагие, просто-напросто выбрасывали из окон, и они падали один на другого с глухим стуком, похожим на звук падающего мешка с зерном. Затем их грузили на телеги и отвозили к огромным канавам, выкопанным в сотне шагов от госпиталя. Испанцы, которые занимались этими работами, проделывали все это с дьявольским весельем. Они показывали мне пальцем на свежие могилы, намекая на то, что у них еще будет работа…»
[1088].
«Наши несчастные раненые умирали от голода и жажды, – вспоминает военный комиссар де Кергор о госпитале в Можайске в 1812 г., – они были перевязаны сеном, так как не хватало ткани и корпии, и издавали душераздирающие крики. Первые дни они жили лишь тем зерном, которое они находили в соломе, служившей им подстилкой, и небольшим количеством муки, которое я смог для них раздобыть…»
[1089].
