Когда кто-то из высокопоставленных чиновников заметил ему, что император, повышая в чине отважных солдат, забывает хороших офицеров тыла, Наполеон ответил: «Я плачу за кровь, а не за чернила!» Порой свои повышения и отличия офицеры получали прямо на поле боя. Вот как генерал Сегюр запомнил производство в офицеры после сражения при Валутиной Горе в 1812 г.: «Солдаты Нея и дивизии Гюдена, генерал которых пал в бою, построились среди трупов своих товарищей по оружию и тел русских солдат, среди разбитых деревьев, на земле, перепаханной ядрами и утоптанной ногами сражавшихся, на клочках изодранного обмундирования, среди перевернутых повозок и оторванных членов… Но все эти ужасы он заставил померкнуть перед славой. Поле смерти он превратил в поле чести… Его видели последовательно окружавшим себя каждым полком как семьей. Он спрашивал громким голосом офицеров, унтер-офицеров и солдат, узнавал, кто самый храбрейший из храбрых, и награждал его тотчас же. Офицеры указывали, солдаты одобряли, император утверждал»
[199]. Так без справок, аттестаций и характеристик на залитом кровью, еще дымившемся поле битвы солдаты становились офицерами, офицеры – генералами.
П. Бениньи. Полковник кирасирского полка.
В храбрости и самопожертвовании, неразрывно связанных с высоким чувством чести, Наполеон видел нечто большее, чем необходимое качество отряда воинов-профессионалов. Здесь мы вплотную подходим к одной из важнейших тем истории Империи: социальной значимости армии и прежде всего офицерского корпуса в наполеоновской схеме общества. В воинском, рыцарском духе император искал моральный стержень общества. «Нельзя, чтобы знатность происходила из богатства, – говорил он Редереру, видному политическому деятелю эпохи Республики и Империи. – Кто такой богач? Скупщик национальных имуществ, поставщик, спекулянт, короче – вор. Как же основывать на богатстве знатность?»
[200]
Но если знатность не базировалась отныне на происхождении из благородного рода, как при Старом Порядке, и на миллионном счету в банке, как в буржуазном мире, то на чем же? Кровь, пролитая на поле сражения, самопожертвование во имя общего блага, воинская честь отныне должны были стать, по мысли императора, основой для новой элиты. «Действительно благородным является тот, кто идет под огонь, – совершенно однозначно высказался император в разговоре со своим адъютантом Гурго. – Я отдал бы мою дочь за солдата, но никогда – за администратора… Я могу любить только воинов»
[201]. «Быть офицером – это значило тогда быть знатным, перед воинским мундиром все склонялось, и перед воинской славой меркло все остальное…»
[202] – справедливо отмечал мемуарист.
Концепция Наполеона раскрывается в полной мере в наставлениях, предназначенных для военных школ императорской Франции. В регламентах парижских коллежей, Сен-Сира и Пританея преподавателям указывалось, что «во время занятий они должны делать все необходимое, чтобы направлять воспитанников к любви к добродетели, справедливости и Отечеству». Те же самые мысли мы находим не только в занятиях с будущими офицерами, но и во всех речах, которые руководство военных школ произносило по разным поводам.
Во всех этих речах постоянно встречается тема «чести», которая представляется как нечто прежде всего свойственное воину, который является более, чем любой другой француз, благородным и знатным человеком (homme de qualité), социальным образцом. Добродетель состоит прежде всего в отваге, которая со спокойствием встречает опасность. Однако отвага – не врожденное качество. Если она встречается в определенных слоях общества, то это потому, что она является продуктом всего обучения в этих слоях общества, призванного создать существо высшего порядка.
«Чтобы добиться этой твердости души, которую ничто не смущает» молодой человек должен постоянно бороться со своими страстями. Он должен избегать лжи, скрытности, пристрастия к деньгам и чрезмерного честолюбия. Для истинного храбреца не представляет сложности «пожертвовать во имя предмета своей веры добро и богатство, но он готов принести в жертву и самое ценное, что дала ему природа». «Настоящая честь – это не только величие отваги, которая заставляет нас идти навстречу всем опасностям, но это и строгость нравов, которая удерживает нас в нашем долге. Ее храм – твердая душа, ее святилище – чистая совесть, ее вера – следование добродетели… Настоящие честь и отвага – это не кровавая ярость, истинный гражданин погибает в бою во имя пользы Отечества, и его храбрость страшна только для врагов государства и монарха»
[203].
Во всех этих речах понятие чести раскрывается таким, каким его видели певцы средневекового рыцарства – Шателлен, Филипп де Мезьер, де ла Марш – и таким, каким его описывали военные деятели XVI века – Монлюк и Гез де Бальзак. Знаменитый голландский историк-медиевист начала ХIХ века Иоган Хейзинга в своем шедевре исторической мысли «Осень Средневековья» так характеризовал понимание средневекового рыцарского идеала: «…рыцарскому идеалу было присуще – и теоретически, и как некий стереотип – сознание того, что истинная аристократичность основывается только на добродетели и что по природе своей все люди равны»
[204].
Однако в обществе Старого порядка воинская элита сформировалась в незапамятные времена. Она стала наследственной, и, признавая равенство всех людей перед Богом, средневековая знать и вельможи XVI–XVII веков образовывали замкнутую касту, почти непроницаемую для простолюдинов. Наполеон дал шанс вернуться к истокам и открыл возможность для всех без исключения тяжелыми ударами меча выковать свой дворянский герб. «Когда кто-нибудь испрашивал у императора милость, будь то на приеме или на воинском смотру, он обязательно задавал вопрос просителю, был ли тот ранен? Он считал, что каждая рана – это часть дворянского герба. Он почитал и вознаграждал подобную знатность»
[205], – писал Рапп.
Нужно сказать, что деятельность Наполеона в этом направлении увенчалась успехом. Построенное им общество не было военной диктатурой в вульгарном смысле этого слова, когда у власти находится клика генералов или полковничья хунта. Изучение нотаблей Империи, осуществленное Бержероном и Шоссина-Ногаре
[206], представленное в их солидных монографиях, показывает, что военные занимали относительно скромное место в ряду высших государственных чиновников, аппаратах министерств и префектур. Император никоим образом не стремился заполонить все высшие посты людьми в ботфортах. Однако, несмотря на то что гражданское управление оставалось в руках специалистов своего дела из штатских, общество все было насквозь пронизано воинскими идеалами. Из рапортов префектов следует, что «военные пользуются уважением публики», что «офицеры, выполняя свои функции с умом и высокими моральными качествами, вызывают всеобщее почтение»
[207] и т. д.
