Равным образом, анализируя списки парижан, добровольно записавшихся на службу в эпоху Империи, Бержерон показал, какой притягательной была армия для населения и сколь сильно молодежь из буржуазных семей мечтала стать офицерами. Во всех гражданских церемониях военные занимали почетные места, и генерал, командующий округом, пользовался теми же почестями, что и префект департамента. Конечно, не всем гражданским чиновникам это нравилось. Префект Меца писал в 1807 г.: «Нужно находиться в городе, таком, как этот, чтобы составить себе истинную картину того, насколько трудно гражданским бороться с многочисленными претензиями военных, которые возникают по поводу любых случаев»
[208].
Наполеону во многом удалось реализовать чаяния солдат и офицеров эпохи кризиса революции. По мысли Ж.П. Берто, крупнейшего специалиста в области истории армии эпохи Революции и Империи: «Новое общество… должно было строиться не только на денежном богатстве и земельной собственности, не на количестве клиентелы и слуг. Оно должно было быть движимо самопожертвованием во имя общего дела, которое никогда не является суммой эгоизма отдельных личностей… Честь – понятие, в котором сублимировалась жертвенность во имя нации, олицетворяемой Наполеоном, должна была стать отныне не только стержнем для элит… Офицеры должны были через посредство унтер-офицеров донести ее до рядовых»
[209].
Эти принципы построения государства нигде не были теоретически сформулированы Наполеоном. Он был практик и делал то, что было необходимо, по его мысли, в данный момент с начала для Франции, а потом для многонациональной Империи. Но, сознательно или бессознательно, император стремился возвысить элиту духа и самопожертвования – новое рыцарство в полном смысле этого слова. Несмотря на то, что не все, к чему он стремился, было достигнуто, результат был, без сомнения, очевиден. Империя Наполеона, несмотря на свою относительно свободную «рыночную» экономику и оформленную правом частную собственность, в значительной степени не являлась государством буржуазным.
В современной Франции, особенно в среде интеллектуальной элиты, Наполеон не слишком популярен, и это несмотря на то, что он создал кодекс, лежащий в основе современного французского законодательства, административную структуру, систему высшего и среднего образования и т. д. Неприятие императора буржуазными элитами вполне понятно. Хотя обычно оно мотивируется тем, что Наполеон – «диктатор», «что он душил свободу самовыражения независимого индивидуума», сущность здесь гораздо глубже. Империя Наполеона была не страной, где господствовали биржевые дельцы и спекулянты, а миром, где доминировала элита меча. Именно элита воинов определяла вкусы, нравы и ценности общества. В этом смысле государство Наполеона, несмотря на его развитую экономику и передовую науку, как это ни звучит парадоксально, было страной еще более «старого порядка», чем дореволюционная Франция. В своих моральных ценностях по ряду параметров она была ближе к суровым рыцарям времен Филиппа Августа, чем к придворным кавалерам Людовика XVI.
Император старался сделать так, что воинская слава затмевала все остальное. Самопожертвование людей во имя отечества и общего блага должны были восславить художники и скульпторы, композиторы и музыканты, писатели и поэты. Мало того, что достойного воина щедро вознаграждали, эту награду стремились преподнести так, чтобы поднять человека в его собственных глазах, заставить его почувствовать ответственность и проникнуться желанием совершить еще большие подвиги.
Не случайно поэтому вся молодежь Франции только и мечтала о воинской карьере. На уроках в лицеях и военных школах беспрестанно изучали деяния героев древности, а Плутарх с его «Жизнью великих людей» был поистине заменителем Библии. «Мысли о воинских подвигах кипели в голове всех молодых людей, – рассказывает капитан Блаз, – а бессмертные свершения нашей армии заставляли биться сердца и наполняли их благородным энтузиазмом»
[210].
Необходимо отметить, что наполеоновская знать воителей никоим образом не исключала высокий интеллект, а, наоборот, культивировала его. Покрытый ранами полуграмотный рубака, конечно, пользовался уважением, но имел мало шансов подняться к вершинам иерархии. Император всеми способами стремился пополнить ряды высших чинов не просто отважными людьми, но и людьми высокообразованными.
«За отечество, науки и славу» – было начертано на знамени Политехнической школы, и этому девизу следовали лучшие представители французского офицерского корпуса. «Сейчас мы начинаем дифференциальные и интегральные исчисления, мы погрузимся в физико-математические науки. Я хочу работать как одержимый»
[211], – с юношеской восторженностью писал молодой курсант Сен-Сира. А офицер-ординарец (officier d’ordonance) императора Хлаповский, с благоговением вспоминая о времени, проведенном в Политехнической школе и об уровне образованности ее воспитанников, рассказывал: «Легко понять, что молодые люди, столь занятые науками, не очень много думали о светских развлечениях и, как я уже отмечал, на переменах говорили только на военные темы, развиваясь таким образом и увеличивая свои знания»
[212].
Впрочем, в этом глубоком уважении к наукам тоже нет ничего принципиально нового по сравнению с упомянутыми идеалами средневекового рыцарства. «Согласно житию маршала Бусико, одного из наиболее характерных выразителей рыцарских идеалов позднего Средневековья, две вещи были внедрены в мир по божьей воле, дабы подобно двум столпам поддерживать устроение законов божеских и человеческих; без них мир превратился бы в хаос, эти два столпа суть «рыцарство и ученость, сочетающиеся во благо друг с другом»
[213].
Итак, офицер Наполеона – это опытный, закаленный в боях командир, мужчина зрелого возраста, прошедший суровую школу войн и походов, профессионал своего дела, учитель и старший товарищ для своих солдат, но он еще и представитель нового рыцарства, опора общества, его моральный стержень и элита. Конечно, не все были такими, но к этому стремились, и как не вспомнить в заключение этой главы характеристику, которую дал генерал Фуа этим людям:
«Наши армейские офицеры, и особенно пехотные, сверкали чистотой и славой. Доблестные, как Дюнуа и Лагир, привыкшие к лишениям и не поддающиеся усталости, потому что они были сыновьями пахарей и ремесленников, они шли во главе своих рот и первыми бросались в битву или на штурм. Их существование было соткано из непрерывных лишений, но, далекие от тщеславия генералов и опьянения солдат, эти мученики патриотизма жили той духовной жизнью, которая сгорала в служении долгу»
[214].
