623 генерала – баронами;
88 генералов – рыцарями Империи.
Когда речь идет о дворянстве Империи, часто вспоминают эфемерность этого учреждения, а исторические труды полны анекдотов о неотесанности ряда новых вельмож (в особенности их супруг), говорят, что никакого-де особенного значения это дворянство не имело, социальный престиж его был слаб, и оно не смогло победить в историческом плане старую знать…
Очевидно, было бы чудовищным извращением и иезуитской издевкой требовать от дворянства Империи, не просуществовавшего и десяти лет, такой же стабильности и престижа в последующие эпохи, как у знати тысячелетней французской монархии. Необходимо также обратить внимание, откуда исходит информация о грубых мужланах, наполнивших парижские салоны. Знаменитые анекдоты оказываются не более чем брюзжанием старух из Сен-Жерменского предместья и всех тех, кто завидовал успеху новых людей. Как метко сказал специалист по истории знати в период Империи Жером Зисенисс, «проще, конечно, было смеяться над неловкостью этих «герцогов из дурных семей», чем завоевать, как они, с мечом в руке свои громкие титулы»
[231]. Лучше вспомнить то, как встретила гордая старая знать известие о рентах, которые раздавал император: «В Сен-Жерменском предместье рассказывают, что мадам де Монморанси и мадам де Монтемар получили от императора дотации на их мужей в виде ренты в 140 000 ливров, – свидетельствует бесстрастный рапорт парижской полиции от февраля 1810 года. – Эта новость заставила многих людей из этого круга пожалеть о том, что они слишком долго ждали случая для представления Его Величеству…»
[232]
Что же касается тех из «бывших», кто не шушукался по углам, а пошел вместе со всей молодежью Франции выковывать себе новые гербы на поле чести, они думали иначе, чем их родители. Молодой офицер, ординарец Наполеона, отпрыск знатнейшего рода Анатоль де Монтескье вспоминал: «Это новое учреждение (дворянство Империи) было словно великолепным пиром, где царствовали заслуги и слава»
[233].
Итак, новая военная знать была щедро одарена императором пожалованиями, рентами, почестями. Впрочем, часто отмечают, что этот поток золота и наград пал на неблагодарную почву. Измена ряда маршалов в 1814 году, кажется, подтверждает это положение. Возможно, в какой-то степени это и справедливо, но хотелось бы отметить следующий факт: практически все маршалы дрались, не щадя себя, до того момента, когда Империя заколебалась, а генералы в подавляющем большинстве сохранили верность императору до самого момента отречения. Эти люди бесстрашно исполняли свой долг на поле боя, но проявили вполне понятную человеческую слабость, которой не чужды даже самые сильные натуры – желание сохранить свои богатства и социальный ранг, несмотря на катастрофу.
Еще одно обстоятельство сыграло свою роль. Маршалы в 1814 году, в отличие от генералитета, были большей частью людьми уже далеко не молодыми. Средний возраст тех, кто в этот момент оставался на службе, составлял около 53 лет, если же принять во внимание количество полученных ими ран и усталость после почти двадцати лет непрерывных войн, можно вполне понять этих людей, желавших наконец отдохнуть в своих замках, добытых ценой пролитой крови и совершенных подвигов. «Зачем он дал мне полтора миллиона ренты, красивый особняк в Париже? Чтобы я испытывал танталовы муки? – разрыдался Бертье во время отступления из России. – Я умру здесь, на войне. Простой солдат более счастлив, чем я»
[234].
Еще одно обстоятельство не следует упускать из вида: маршалы, в отличие от большинства генералов Империи, не являлись детищем Наполеона. Всех их выдвинула на высочайшие посты Революция. Некоторые из них были уже знаменитыми полководцами, когда Наполеон Бонапарт был еще юношей. Например, Журдан, командующий французской армией под Флерюсом в 1794 году, Массена и Ожеро, которые были известнейшими дивизионными генералами в это же время, не говоря уже о Келлермане, командующем французской армией под Вальми в 1792 году. Хотя никто из них, очевидно, не получил бы столько почестей и богатств, не будь императора Наполеона, но столь же ясно, что все они «вышли в люди» отнюдь не благодаря ему, а Бернадот, например, вообще считал, что Бонапарт занимает его место. Вручение маршальских жезлов многим из них, как мы уже отмечали, явилось больше актом политической необходимости, чем признанием их истинных военных дарований, и еще менее – преданности императору. Поэтому, вероятно, не следует делать слишком далеко идущих выводов из поведения ряда представителей высшего офицерства в 1814 году.
Военачальники Наполеона в подавляющем большинстве честно и самоотверженно служили Империи, пока она существовала, и служили бы, очевидно, так же ей и дальше, если бы не вмешались очень веские причины, и трудно строго судить этих людей за исключением тех, кто действительно совершил низкий поступок, как маршал Мармон, сдавший свой корпус в 1814 году, или генерал Бурмон, перебежавший к врагу накануне бельгийской кампании 1815 года.
Однако от социальных и моральных категорий вернемся к проблемам чисто военным. Выше мы говорили об отваге и мужестве военачальников Великой Армии, и, как было отмечено, эти их качества неоспоримы. Гораздо более спорным является вопрос полководческого искусства высшего командного состава наполеоновской армии.
Отметим сразу, что маршалы, несмотря на их высокий ранг, были далеко не лучшими из возможных помощников императора, и это связано с уже отмеченным фактом политического императива в их производстве. Вознагражденный маршальским жезлом за свои прошлые заслуги под Флерюсом, Журдан оказался далеко не блистательным советником короля Жозефа в кампании в Испании, Лефевр, активный участник переворота 18 брюмера и бесстрашный солдат, зарекомендовал себя как посредственный полководец; Мюрат, муж сестры Наполеона, а также один из самых ярких действующих лиц брюмерианского переворота, выказал столь же много безумной отваги, как мало элементарного рассудка.
Нужно сказать, что в армии это чувствовали и не испытывали особо нежных чувств по отношению к маршалам типа Ожеро или Журдана. Особенно явственно это проявилось в испанской кампании. «Мы считаем, что император должен оставить старых маршалов лечить свои катары в их роскошных особняках, – писал молодой офицер, сражавшийся на Пиренеях, – нам нужны не эти усталые и пресыщенные люди, а молодые командиры, активные и предприимчивые, достойные командовать нашими храбрыми и честными солдатами. Пусть нам дадут тридцатилетних генералов, и мы вышвырнем ко всем чертям в море англичан и победим испанцев, пусть даже ими командует Святой Нарцисс и все святые, вместе взятые»
[235].
