Батальон пехоты, построенный в три шеренги, ведущий максимально частый залповый огонь, становится основой всех боевых порядков. Вполне вероятно, что такой строй является предпочтительным, более того, забегая вперед, отметим, что он продолжал оставаться немаловажным и в наполеоновскую эпоху. Тем не менее нельзя не отметить, что, даже исходя из общих соображений, можно предположить, что рассыпавшиеся в кустах стрелки могли бы принести неприятелю немалый вред в бою, что кроме линии в ряде случаев могли бы оказаться удобными и другие построения. Что перетаскивание за собой войсками целого палаточного города, замедлявшее до предела всякие действия армии, и т. п., никак не может быть объяснено лишь императивом технических возможностей ружья или пушки.
Действительно, подавляющее большинство военных историков отмечает, что основная причина вышеозначенных методов ведения войны заключалась в низких морально-боевых качествах наемных армий ХVIII века. На этом обычно объяснение исчерпывается. Но любой здравомыслящий человек должен поставить следующий вопрос: «Почему именно в ХVIII веке наемники стали плохого качества?» Ведь римские легионы эпохи Цезаря, совершившие столько подвигов, были тоже наемными. Наемными были и полки Густава-Адольфа, и полки Тюренна, но они, как известно, сражались с отвагой, переносили лишения со стойкостью.
Причина ухудшения качества солдатского материала в западноевропейских армиях конца ХVIII века кроется в социальной и экономической сферах. Образование централизованных абсолютистских государств в конце ХVII – начале ХVIII в. дало в руки монархов большие денежные средства, чем раньше, позволившие резко увеличить численность армий. Как указывалось в первой главе, регулярные вооруженные силы Франции возросли численно с 15–20 тысяч человек в начале ХVII века до 400 тысяч в 1690 году
[345], при этом количество подданных французской короны увеличилось за то же время совсем незначительно по сравнению с этими цифрами, приблизительно с 18 млн человек до 20 млн.
[346]
Уже поэтому ясно, что у этой массы солдат было куда меньше доброй воли, чем у «старых наемников», которые по причине малочисленности были практически все людьми не только добровольно пришедшими, но и наделенными природной воинственностью, поступившими в армию в поисках приключений и в надежде обогатиться. В первой главе отмечалось уже, что ХVIII век был временем значительного улучшения уровня жизни европейцев, что сильно изменило отношение к воинской службе. Люди нового времени, в отличие от свирепых ландскнехтов ХVI века, не готовы на то, чтобы бросить родной дом, терпеть лишения и опасности в поисках наживы. Для того чтобы оторвать их от обычных занятий и бросить с остервенением уничтожать себе подобных, требовалась бы либо религиозно-национальная рознь, либо пропагандистская мощь современного государства, способного разжечь идеологическую вражду. Но в ХVIII веке, когда в Европе еще не закончилось складывание национальных государств в современном понимании этого слова, национализм был еще мало известен, религиозные страсти угасли, но, самое главное, классические монархии были слишком слабыми государственными образованиями для того, чтобы организовать идеологическую обработку своих подданных, заставив их поверить, что жители враждебной страны являются воплощенным злом, а свой общественно-политический строй – воплощенным добром.
Итак, у среднего европейца не было острого желания ринуться в бой, а государство было куда слабее современного и совершенно не имело возможности осуществлять полицейский контроль над всеми своими подданными, ни набить их головы пропагандой, ни даже эффективно проконтролировать убежавших из полков дезертиров. Поэтому тактика, а в особенности стратегия, должны были исходить из этих реалий: солдату наплевать на войну; при плохом снабжении, при слишком больших трудностях на походе он дезертирует, и никто его не поймает…
Достаточно только обратиться к произведениям Фридриха Великого, чтобы понять, какие проблемы беспокоили прежде всего полководца в эту эпоху: «Если вы собираетесь совершить какое-либо предприятие против врага, – писал прусский король, – нужно, чтобы армия не испытывала ни в чем нужды… Как только армия войдет на вражескую территорию, необходимо немедленно захватить всех пивоваров и изготовителей водки… чтобы у солдата не было нехватки в этих напитках, без коих он не может обойтись… это благо, которое бедный солдат заслуживает, особенно в Богемии, где воюешь как в пустыне (!)»
[347]. Фридрих также наставлял: «Существенный долг каждого генерала – предотвращать случаи дезертирства. Это можно сделать следующим путем: надо приказывать почаще навещать ребят в палатках; вокруг лагеря надлежит наряжать гусарские патрули; на ночь следует расставлять посты егерей во ржи, а к вечеру удваивать посты кавалерией; нельзя позволять солдатам разгуливать, офицеры обязаны вести их строем, когда идут за соломой или водой…ночных маршей не следует делать; строго запрещать солдатам покидать свои взводы на походе; с боков должны следовать гусарские патрули, когда пехота проходит через лес: надо внимательно следить за тем, чтобы войска не терпели недостатка в необходимом: будь то в хлебе, мясе, водке, соломе и пр.»
[348].
Нечего и думать было в таких условиях о форсированных маршах и наступлении в любых условиях. «Очевидно, – писал король, – что лучшая армия мира не выдержит подобных (зимних) походов, и поэтому надо избегать войны зимой»
[349].
В тактике, как в зеркале, отражались все перечисленные императивы: солдат безынициативен, у него нет ненависти к врагу, нет жажды драться во что бы то ни стало, зато есть желание дезертировать при первой же возможности. «…Тактика вполне соответствует составу армии, – справедливо отмечал Дельбрюк, – рядовому ничего не остается делать самому, ему надо только слушаться: он идет, маршируя в ногу, имея справа – офицера, слева – офицера, сзади – замыкающего; по команде даются залпы и, наконец, врываются в неприятельскую позицию, где уже не ожидается действительного боя. При такой тактике добрая воля солдата, если он только остается в руках офицера, не играет особенной роли, и можно было рисковать подмешивать в строй чрезвычайно разношерстные элементы»
[350].
Так совершенно естественно родилась тактика, получившая позже название линейной, основой которой являлся уже упомянутый развернутый в трехшереножную линию батальон, выровненный как на параде, с офицерами и унтер-офицерами позади и на флангах. Между тонкими линиями отдельных батальонов невозможно было оставить большие интервалы, так как фланги и тыл каждого из них были очень уязвимы, в результате армия строилась, по сути дела, в единый огромный боевой порядок, состоявший чаще всего из двух поставленных одна за другой на дистанции 200–300 метров линий развернутых батальонов. Кавалерии оказалось нечего делать в ином месте, кроме как на флангах этого построения. Так боевой порядок армии стал неуклюжим и тяжеловесным. Так как всякий разрыв боевой линии грозил тем, что неприятель вломится в него, армия, если она желала предпринять какой-либо маневр или передвижение, вынуждена была действовать как одно целое, над ней, как сказал Клаузевиц, царило «проклятие единства» – отсюда медлительность и негибкость всех маневров.
